- мысль о том, что любовь всегда больше жизни, - вот, о чём этот роман, - вложили мне в институте.
А сейчас я всё больше убеждаюсь, что не только любви, но и смерти. Не в смысле пустых и расхожих фраз, а на деле. Это не значит, что я внимательно слежу за развитием мысли Левина, когда читаю. Боюсь, что, зевая, проматываю...
У меня есть два любимых места, которых, конечно, нет в фильме, но я безумно люблю их в книге: где у Анны так тряутся руки, что она никак не может подцепить кармашек в фотоальбоме, чтобы достать карточку; второе - где зимним ветреным вечером Долли кричит Стиве, а до него долетает только её жалкое: - Денег дай!.. дай денег! - на пальто Тане и Грише.
В пятнадцать лет я следила за линией Анна-Вронский, и сегодня смотрела наглядное тому подтверждение - первое, что нужно показывать - именно эту линию, но когда я перечитываю "Анну Каренину" сейчас - слежу только за Левиным-Кити, Долли и Стивой и всем этим "фоном", который, признаться, занимает меня куда больше, чем эти чёрные пустоты, лакуны и омуты.
Большинство отзывов и рецензий начинаются со слов "фильм ужасный", но, возможно, в моих соотечественниках взыграли забытые патриотизм и любовь к русской литературе, - ну я только так это расцениваю.
Обострило чувство и насторожило, что в фильме я не сочувствовала Анне Аркадьевне, одобряя ванильную слащавость и отвратительность Вронского, но не одобряя приятности Каренина. Ибо в книге я всегда остро чувствовала эту бьющуюся в горле ненависть, трясущуюся мелкую злобу собственных рук, когда Анна проходит мимо него - такой хороший, такой замечательный, что темнеет в глазах, и хочется бить этого добродетельного мужа чем-то тяжёлым, наугад, ломая кости, не разбирая ничего, - за эту безусловную доброту, которой отнюдь не хочется, а хочется крепкого действия или хотя бы слова. Чтобы его тишина была прорезана не твоими криками, а его собственными слезами, болью и кровью.
У всех нас в жизни была/есть/будет линия "анна-вронский", но в эту черноту и глубину мне не хочется ни заглядывать ни погружаться. Чего и всем читающим желаю - не больше одного раза, ибо всему есть предел, - думает сострадательная часть меня.
А мирная - несмертельная и светлая - половина тянется к чудесным сценам Левинской жизни в швейцарском шале посереди русских снегов, с курицей, кудахчущей на стопке книг. Потому что хоть я и пропускаю его юношески-мужские томленья смысла жизни, но безумно люблю все комические сцены с родами Кити, ревностью, выгнанным Васенькой, смертью брата Николая и всем этим бытом, вареньем, Дарьей Александровной, мещанством, его нелюбовью к родственникам, к поддержке Агафьи Михайловны, к треволнениям Кити насчёт того, что гостям постелят стеленное бельё и т.д.
Вдобавок ко всему - мой любимый герой это... Стива. Не в значении, что я не сочувствую Дарье Александровне, но просто его надо любить не в качестве мужа, а приятеля и героя нашего времени - тогда он просто ходячий архетип всех друзей.
Лучшему Другу я всегда говорю, что на первый взгляд в нашем тандеме, безусловно, она - Левин, а я - трепло Стива... Но когда речь идёт о том, чтобы уединиться и предаться самоедству и одиночеству в деревне - лучше Левина, чем я, просто не сыскать. В то время как Л.Д. не чурается шумных компаний.
Моего горячо любимого, любезного сердцу, старого князя сократили до жалкого сморканья, а я так люблю его за фразочку, когда он треплет Кити по голове с шиньоном: - До живой дочери не доберёшься - одни волосы дохлых баб...
В начале фильма я пару раз всё-таки поморщилась - с каких пор "Англетер" переехал в Москву?.. Про "Эрмитаж" я ещё могу подумать, что это название кабака, но гостиница... всё-таки можно было и погуглить перед съёмками. Всё остальное меня полностью удовлетворило. Включая обмёрзший поезд и вопиющий кадр из "Адмирала" - тем более, что и костюм Киры Найтли прежде носила Лиза Боярская, разгуливая вдоль того же обледеневшего поезда.
Изумительной была сцена бритья, сцена с появлением груши, которую принёс человек - чуть ли не в чугунном горшке... изумительное чувство сцены, катание по льду на коньках и санках, сцена с рукой княгини Мягкой, которую теперь я, с подачи Вари, не могу не называть "княгиней Мэри" (этак и до княжны договориться можно!), безумно хороши двери парадных, и что действие как будто зажато рамками дверей, двух городов, вокзалов, корсетов, вырываясь то в поле, то в степи, то оживляясь театральным людом, снующим за кулисами, бегающих за реквизитом... условностью всего, от английских кубиков, хотя я ничуть не сомневаюсь, что англоманские кубики у Щербацких были; а конец совершенно прекрасен. И я даже простила урезанную сцену с грозой и дубом, с Левиным, Кити и Митей под дождём, т.к. сцена с ромашковым полем, девочкой, преодолевающей траву и кочки, Серёжей и читающим Карениным одобрил бы даже толстовец, но не человек, окрылённой единственной фразой с уроков литературы о том, что русская классика - это наше всё, яростно оберегающий это самое "всё" от чужих, буржуйских, лап. Пребывая в горниле страстей по русской истории ли, литературе.
Но именно такого конца заслужили те, кто преодолел отрезок линии "Каренина-Вронский", и перешли к начертанию следующего графика, приподнимаясь над этой линией, сверяясь с историческим временем, преодолевая сопротивление, опираясь на разум, надеясь на Бога, окрепший иммунитет, твёрдость руки, верность сердца, зоркость глаза и... чувство такта, ритма и... юмора.
Как и у Толстого: - Стива с содроганием вспоминал князя Облонского, который так опустился в провинции, что перестал волочиться за девушками и выходил обедать в халате; Стива, во время своего пребываения в Москве, опустился так, что чуть ли ни начал задумываться о спасении души, но после уехал в Петербург и остался приличным человеком.
В этом фильме юмор совершенный - прелестно-гротесковый. И подобное сочетение делает фильм хорошим, густым, душным и пряным - пряным, горьким, как дорогие духи, которые приходят со временем.