и налегке иду, и не навеселе...
Пока глаза глядят, покуда голос есть,
и на дворе не восемьдесят шесть...
Вероника Долина
На премии "Дебют" моих ровесников называют "поколение полураспада". И... когда я читала посты
varandej, то буквально "дышала в строчку". И памятник трубящему ангелу из арматуры меня сперва испугал, но после - показался... даже почти прекрасным.И вот ехала вчера в Засолье, и думала, что наконец-то "вернулась домой", т.к. если Иркутск растёт, меняется и становится не моим, то здесь время остановилось, конечно, не 26-го апреля 86-го года, но чуть позже. Возможно, в начале 90-ых. И даже робкие топольки, прорастающие сквозь типовую плитку, которая лежит вокруг тихих ДК, или магазинов, наскоро обращённых в новую веру, прикрытых вывесками супермаркетов... А местный спорткомплекс со ржавым Нептуном, что неподалёку от не вечного огня (в знач., что горит только с 9-го Мая по 22 июня), мне вообще кажется яркой иллюстрацией моего детства конца 80-ых годов.
Может быть, именно тот факт, что те, кто родился в то время - время распадающегося атомного и космического века, но продолжающие существовать во время развития высоких технологий и всяческих коммуникаций, зачастую... имеют те же проблемы с коммуникациями, что и, например, я?.. Так мне кажется, что есть оправдание моим затруднениям с лёгкими формами общения.
Впрочем, в учебниках литературы моей юности этому была отведена целая глава (сейчас отведена? - не знаю) под названием "лишние люди". Видимо, их тоже забросило из атомно-космического века, но только на век назад, а не наоборот.
Но я тут гуляла с Л.Д. по Ново-Глазковскому кладбищу. И постольку-поскольку я только приехала, то не брала фотоаппарат, а просто гуляла, наслаждаясь самим процессом. Там у меня, оказывается, похоронен отец бабушки, с которой я жила летом (это его фамилию я нагло использую в качестве псевдонима, когда пишу). Его, конечно, не нашла, но это неважно... я и не задавалась целью. Зато видели много деревянных крестов и памятников с "иллюминаторами" - деревянно-стеклянными. И там внутри - фото и текст. И неплохо сохранились. Правда, те, что протекли, конечно, расплылись... но те, которые не разгерметизировались - сохранились преотлично.
Шла и улыбалась - вспомнила, как на генеалогическом форуме, я спряталась под псевдонимом, а мне все решили рассказать про моих героических однофамильцев, а я могла небрежно бросить: - Да, прапрадедушка... да, белочехи, да золото колчака, да нижнеудинск... Подобные слабости как-то поднимают дух. Как и друзья, которые делают собственные эскапады вдоль Зоны Отчуждения не столь невыносимыми.
В Засолье Убийском появились вывески "квилинг", "скрапбукинг" и "фильтцевание". На столе в супермаркете лежит Олдингтонг. В стопке ненужных книг. И появилась будка обмена (!) книг.
В неработающем ангаре супермаркета я нашла банкомат, покрытый столь густым слоем пыли, что палец чертил на мониторе полоски... в банкомате отсутствовала чековая лента, но деньги я там получила, и пошла их тратить на полтора кило тыквы в магазине, который называется очередным красивым словом, но все говорят "Валентина", т.к. когда-то первый директор магазина назвал его так в честь своей жены. В этом смысле, Ангарск для меня сохранил половину очарования именно тем, что я из детства помню "Силуэт" и Олимпиаду", и они есть! - это вызывает у меня какой-то взрыв и взлёт бабочек в подреберье.
Там купила гигантские мыльные пузыри и набор праздничной посуды.
-У вас мальчик или девочка? - спросили.
Я впала в ступор и ответила уклончиво: - Это смешанный день рождения.
-Может, возьмёте праздничные колпачки?
-Нет, я думаю, что нам вполне хватит клоунов на стаканчиках, - вежливо отказалась я.
Нашлись и палочки с ёлочной мишурой, и пастила, и сыр, и даже итальянский малиновый шоколад (моих знаний хватило, чтобы сразу бросилась в глаза надпись), на котором не было даже этикетки на русском.
Постелили всё на моё чёрное вдовье покрывало с золотыми бусам и... организовали цыганский пикник.
Согласитесь, что это изыскано.
Господи, хоть бы ты меня надоумил, куда приложить столь странные таланты? - детей я вряд ли когда-нибудь научу по-науке. Зато дури - легко. Кроме ностальгии, мне кажется, я ничего не умею, - и это страшно. Впрочем, Холден Колфилд из красной книжки моего детства страдал тем же, и я опять не одинока.
Смотрю на подруг и не понимаю себя: у них цели определённые и чёткие: выучить иностранный язык, спаси планету, забеременеть, не забеременеть, сделать ремонт, выйти замуж, уехать отсюда, похудеть, влюбиться, и т.д. У меня же - только перебирание в руках невидимых частиц-воспоминаний, оседающих пылью поверх этих плит, этих топольков, этих ступеней, этих заросших костровых площадок, и мне кажется, что я способна материализовать целый город из этих своих невидимых частиц одной силой тоски и мысли. Поэтому так радуюсь, когда приезжаю - хоть что-то я способна ещё воплотить, - ликую я, как безумная.
Мне кажется, что я прямо в руках ощущаю этого пластикового Буратино со сгибающимися ножками... у меня был бледно-розовый с синими деталями и в жёлтом колпаке. Или змейку-трансформер (голубая и красная!..); в пальцах сидит движение прыгающей лягушке на "ножницах"... и я чувствую это в своих грязных руках, которые я вчера держала ладонями "кверху" - в маршрутке взялась за ручку двери, и мгновенно получила чёрные полосы поперёк. И так я еду уже не первый год, а в грязном окне мелькает любимая Тельма, и худосочная корова тыкается носом в жёсткую августовскую траву. Трава выгорела, и я чувствую, как она режет корове язык и губы... и горчит. Почти как та полынь. После мне показывают гусей. Гуси заворачивают шеи и наводят красоту не хуже лебедей с озера Гарда. А уже под Иркутском я вижу отару изящных овец, сбросивших шубы, перебирающих тонкорунными, почти тонкострунными, ногами. И пастушка, но маршрутка проносится быстро, и меня уже так тошнит, и так перетрясло, что я едва-едва способна повернуть голову, чтобы опять впериться в мелькание сосен, которых мне так не хватало в Подмосковье - слишком уж они там худы. Здешние - столбы солнечного света, истекающие смолой и летом.
Всё это так глубоко и прочно проросло в моём сердце, и я утешаю себя, что "всё пройдёт", а это - останется. И пусть бетон раскрошится едва ли не столь быстро, как человеческий век; что ржавая арматура ненадолго переживёт мой собственный скелет, но вот это - корова, жующая выжженную траву, изогнутые гуси, стыдливые овцы, покосившиеся ворота Тельмы, озеро Калтус, в котором бултыхаются счастливые дети, не задумывающиеся том, что купаться в озере запрещено... и, может, пока они там бултыхаются, и мы сидим на берегу (целую вечность сидим на берегу и не хотим уходить) - всё живёт, бьётся и пульсирует в сферах и переливается в хрусталях, вырабатывает топливо и энергию - не менее адскую, чем корпуса остановившихся заводов и фабрик. И если корпуса химфарма и не обретут былую мощь в наше время, то я наивно уверена, что это время ещё наступит и повторится: о неповторимое время романтиков и мечтателей, изображённых на полустёртых панно и барельефах. И оно будет лучше, и будет радостнее и фантастичней, чем тот черновик, который не даёт мне покоя, и я верчу его в руках как пресловутый кубик-рубик моего детства. Помню, что всегда просила взрослых "собрать", а после - ставила на полку, стараясь пару недель не брать в руки. Но после - брала и опять ломала грани, и не могла собрать самостоятельно. Чем не ещё один символ "в коробку с карандашами"? Чем не ещё один значок на брезентовой ветровке? Чем не ещё одна зарубка на приклад, - как поёт Олег Медведев. Чем не ещё один смысл зыбкого существования, пустоту которого я так часто ощущаю в нынешних неприкаянных бардах, туристах, ботаниках и... в себе самой прежде всего...
И ведь не я проиграла ту холодную войну, и ведь не вписалась бы я в ту несуществующую страну, которая написана в моём паспорте в графе "место рождения", а у моих детей её не будет, и, может, я менее всех девушек родного города похожа на американскую певицу-мечту Лану Дель Рей, но именно мне понятно, откуда эта тоска по образу и подобию того времени. Неважно, какого. Главное, что прошедшего. И безвозвратно упущенного: как прошлая река, как остывшая любовь, как пропущенный урок, как прожитая жизнь, которая оказалась черновиком, а та самая - прекрасная и далёкая - так и не наступила.