<...>
Разговор сразу принял неожиданный и крайне тяжелый поворот:
— Бахарев — это муж, значит?
— Нет.
— Ну сын-то от него?
— От него.
— Значит, муж. Как же это он с вами так поступил?
— Поступил.
— А что так скупо? Худо без сына? Ничего. Сына мы вам — в два счета… Отыщем… Ну, так как собираетесь жить, Петкевич?
— Я живу. Работаю.
— Ясно. Возились с вами долго. Времени потратили много. Будете нам помогать?
— Уже сказала: не буду.
— Хорошо себя проявите — пошлем учиться. Вы английский язык изучали? Поможем и в этом. И работа будет интересной, и жить станете иначе. В настоящую жизнь включитесь.
— Нет! Об этом больше говорить не будем. Я ясно сказала: не буду…
Меня еще один раз отпустили «на срок, подумать». На следующий раз, потеряв терпение, распоясавшийся новый начальник стал кричать:
— А нам легко? Вы что думаете, я сюда сам пришел? Больше ничего не умею? Меня партия призвала на этот пост. Сказала: ты здесь нужнее! Вот почему я здесь!
Он расхаживал по кабинету — «цельнокроеный», убежденный в своих правах и правоте.
— Сложа руки сидеть, понятно, проще!
— Я работаю!
— Слыхал. Одной вашей службы мало. Сегодня мир сложнее. За каждым кустом враг. Только и ждет нашей промашки. Это кому-то предотвращать надо?
Весь мир, в его представлении, находился в кулачном бою. Все дрались, кубарем катались, вцепившись друг другу в глотку. Он это понимал. Я — нет. Он свой долг выполнял, выкладывался до конца, был гражданином своей страны, а некоторые «безмозглые баронессы» били баклуши, занимались одной «брехней». С неприкрытой ненавистью глядя на меня, он наступал опять:
— Еще раз обращаюсь к вашей совести. Ну? Есть она у вас? Ну?
— Ведь я же сидела, в конце концов, Господи!
— Это нам и надо. Меньше подозрений будет, — обрадовался он вдруг. — О ваших, о таких нам более всего знать необходимо.
— Нет! Не могу! Еще раз говорю: не буду!
Читаю Т.П. и ужасаюсь своей... зависти к Евгении Гинзбург. Потому что это два варианта одного развития сценария, но как же страшно читать, сопереживая, осознавая, что мне бы мог достаться вариант жизни первой.
У Е.Г. были мощные воля к жизни, яркость, талант, очарование, смелость, цельность, сила... и они позволили преодолеть не только тюрьмы, не только лагеря, не только смерть сына, систему, измену, но и судьбу. Кроме того, она была не девятнадцатилетней девочкой, а благополучной молодой женщиной... здесь же - кошмарный сон о несчастной семьей, блокаде, потери отца, матери, сестры, смерти любимого человека, потери сына. Никогда я не читала о таком полном одиночестве молодости... что из него возникла вдруг безумная навязчивая идея, что свекровь вдруг пришлёт передачу или приедет в лагерь.
Только сейчас поняла: какая поразительная удача - что к Е.Г. приехал пятнадцатилетний сын, выросший без неё; т.к. от Т.П мысленно отказалась даже сестра; и то, что она удочерила Тоню; и встретила своего прекрасного доктора, и работала на эльгинском деткомбинате; а после - в детском саду... и ни крупицы себя и своего блестящего образования не растратив, вернуться обратно "семьей". Какая счастливая (!) и настоящая жизнь...