Ещё мне кажется, что формы эскапизма, присущие именно этому поколению, всегда легко определяются пятничным вечером. Ибо мы с Филибером в пятницу наскребли мелочь, но прежде, чем соваться в паб, завернули в кофейню "Донатс", где было люминесцентное освещение, розовые креслица, поставленные близко (!) друг к другу, а главное... молодёжь. Этак лет пятнадцати. Много.
-Ой, бля, пойдём отсюда, - и быстро развернулись, и ретировались, и почти опрометью.
В пабе, благодаря дымовой завесе, оглушающей музыке времён Ричи Блэкмора до Кэнидис Найт, правильной и тёмной расстановки сил, то есть столиков, иллюзия благодатного одиночества накрывает с головой, и хочется предаваться своему, из серии:
-Ты скучаешь по Оксане?
-Да, бывает...
-А по Лиде?
-Да, по ней - очень. Мне очень сильно её не хватает.
-А мне - вообще нет. Как будто так и надо, и всё правильно.
-Ну, ты вообще ни по кому не скучаешь.
-Ну, нет, это неправда...
И так - целый час.
Словом, только и повязать на голову шарф двадцатых годов, попросить опиума и спеть песенку времён белой эмиграции в Париже. Потому что самое главное, что можно вынести в чемодане - это старого облезлого медведя, книги и... любовно всё это оглядывать, воровато, украдкой, с жадностью, с ревностью открывая этот свой фанерный чемодан. И ничего слаще и приятнее я не знаю.
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.
(Н.С Гумилёв.)