Позвонила Ю., сказала, что экскурсия отменяется. Ладно, проехали.
Позвонила Лучший Друг и сказала: - извини, мы в пору золотой осени так и не погуляли - я сперва работала, теперь уплываю (тоже по работе). Ну, хорошо... не очень-то и хотелось - что я? - золотой осени за всю жизнь не видела?
С утреца, окучив бабушку (довольно ловко, т.к. мы всего три раза за ночь описали всю постель), пришла домой, а у мамы мигрень и кончились её любимые стероиды. Пошла в аптеку, а пока ходила Беня повис на шторах в моей комнате, и у меня в оранжевой органзе теперь красивые пять дырочек (благо, что на одной лапе висел).
Главное, ходить осторожно, лучше - пригибаясь к земле. Потому что я в последнее время часто размышляю о главном: вот у меня есть две руки и две ноги... ещё ни разу не ломаных!.. А как подумаешь, что может быть... Хотя... раз уж я написала об этом, то теперь подставы жди с другой стороны.
Мне опять звонил мальчик, который из церкви (который бьёт челом и крестится на каждый угол; т.е. не знаю, как называется его болезнь, но в церкви это как-то нормально, мне кажется), и мы с ним мило беседовали, и я думаю: то ли я сама уже вознеслась? то ли мне нормальные люди опротивели, потому что я далеко не нормальна
сейчас.
У мальчика есть проблемы с речью, и я терпеливо слушаю-слушаю, а потом он вдруг заявит что-нибудь:
-Ты, Аня, похожа на героинь Достоевского.
-На кого-кого?
-У тебя, наверное, нет времени читать...
-Нет, я знаю Достоевского, - улыбнулась.
-У него много таких есть, но только ты одеваешься не так, а как в двадцатых годах.
Тут я чуть трубку не выронила, загружая бельё в машинку, т.к. я понимаю, когда это могут определить такие, как Филибер...
С другой стороны, Филибера тоже до конца нормальным назвать нельзя, наверное.
И, как говорила, Марина Ивановна: никого, из твоих "больных и убогих".
C годами я стала сентиментальнее и больше люблю, когда Регина Спектор поёт по-русски, но... по-английски... это тоже часть моей жизни; тем более, что здесь она уже совсем взрослая (а ведь она тоже из "вечных девочек"):
Ни один из нас не смеётся над богом в больнице.
Ни один из нас - на войне.
И никому не до смеха, когда он голоден, холоден и беден.
Никто не смеётся над богом, ожидая результатов тестов,
Никто не смеётся, ожидая звонка докторов.
Никто не смеётся, когда дети запаздывают домой вечерами.
И уж точно никто не смеётся, когда самолёт начинает потряхивать слишком сильно.
Никто не смеётся, когда видит свою любовь, держащейся за руки с кем-то другим,
И умирает надежда, что ты ошибался и не разглядел.
И никто не смеётся, когда копы стучат тебе в дверь:
-У нас для вас плохие новости, сэр...
И никто не смеётся, узнав на деле о том, что такое пожар и потоп.
Но сам-то бог бывает забавным!
Когда на коктейльной вечеринке кто-то шутит о нём.
Или кто-то говорит о том, что он нас ненавидит,
Задыхаясь от ярости...
И бог бывает забавным, когда кто-то говорит, что он заплатит тебе,
если ты вступишь на праведный путь и будешь молиться,
а ещё представляет его как всемогущего джинна или Великого Гудини,
Сверчка из "Пиноккио" и Санта-Клауса разом.
И бог действительно забавен - ха-ха!
Ни один из нас не смеётся над богом в больнице.
Ни один из нас - на войне.
Ни один из нас не смеётся над богом,
теряя всё, что у него есть,
не понимая - за что?
Ни один из нас не смеётся над богом,
понимая: последнее, что ему доведётся увидеть
пара ненавидящих глаз...
И никто не смеётся, прощаясь в последний раз.
