- Вот кто? Кто этот человек, который за такой камерой следит, а?... Последнюю такую камеру я видела в туалете в какой-то кафешке в Риме. Латтэ там был преотвратный. С несвежим молоком. А от туалета мне дали старинный кованый ключ.
Утро было скрашено тем, что я встретила маму Казимира и Патриции. Она мне так разулыбалась, что я невольно тоже разулыбалась - так и шла свои пятнадцать минут быстрой ходьбы от центрального рынка до Франк-Каменецкого, вспоминая нашу жизнь с Казей и Патриком. Как они меня провожали от школы... и какой огромной бы огромной тогда ни казалась предстоящаяя жизнь, отнюдь не задним умом я знала, что это и была настоящая жизнь. И другой не будет. И то, как Казимир научился читать... а я не верила. И даже ему об этом сказала... после этого и научился.
И как я последний год стала называть его Казей, подслушав у младшей сестры - т.е. этого его домашнее имя. И на уроке я тихо и проникновенно говорила:
- Казя...
И тот мгновенно становился милым, домашним и уютным.
Забавно, что даже в другой части города я встречаю "маяки" и "якоря", что удивительно - меня узнают даже уборщицы; хотя мне казалось, что уж они-то меня не могли запомнить.
-Мисс Энни, дети вас так любили... это же просто что-то невероятное было, - сказала мне сегодня воспитательница в детском саду.
-А... вы откуда знаете?
-Так у меня дочка в старших классах.
-Никогда её не учила, - подумала я. - Но забавно, да...
В садике мне будят старших детей, приводят сонных, тёплых, потягивающихся, но бодрых -Мы, мол, не спали, вас ждали, - убеждает Коврик.
Потом я выскочила без четверти четыре и... опоздала на две минуты. В четыре часа и две (!!) минуты я вошла в комнату для занятий, но... уже все заметили и... "а-та-та" мне не было, но были укоризненные взгляды, и я знаю, что будут очередные разборы полётов на планёрке через недельку-другую.
Притом, что я, конечно, избалована жизнью и думаю, что люди должны радоваться тому, что я вообще до них дошла... но нет. Каждая минута здесь оплачивается, и это главное.
Сегодня все в учительской обсуждали не орифлейм, но грибы боровики. О том, что дети в четыре года должны их знать.
-Можно подумать, что эти дети в лес ходят, - не сдержалась я (согласна, лучше, когда про орифлэйм - я тогда молчу).
-А вот не скажите! - запальчиво возразили мне. - Это для общей эрудиции.
-В супермаркете им эти знания пригодятся, - ехидно сказала я, но мысленно я заорала:
-Они же в нашем лесу не растут!
(за всю жизнь я только один... нет, не видела, но дедушка нашёл и родителям показал, а я о этом слышала)
Но всё, конечно, мило. Будь у меня не семь уроков, а четыре, например.
-Виктория Владимировна, - сказала я коллеге. - Вы даёте частные уроки?
-Да.
-Тогда я буду к вам отправлять пачками родителей
-А сами, почему не берётесь?
я посмотрела в глаза Виктории Владимировны: - Когда?
Нет, всё хорошо; и я уже смирилась с такой жизнью, я всем довольна (кроме того, что я дома жру и сплю, а пол помыть - уже подвиг, т.к. это надо украсть время у сна), и я рада, что у меня, например, нет личной жизни. Это прекрасно. Ибо подобное расписание - добровольный крест на ней. Нет... серьёзно. Я бы сама сбежала от такого человека, ей-богу. Либо надо съезжаться после первого же свидания, чтобы быть вместе хотя бы ночью и в выходные. А так - мне всё равно нечего терять.
Взрослых я оперсонажила тоже, чтобы не было скучно. У меня в одной группе есть красавицы мамы. С часами, усыпанными каменьями, машинами, шубами (словом, весь необходимый кукольный набор), и я представила, что это - мои Барби. Одну я называю Вайолет, другую - Кристин, третью - Миранда. И каждый раз радуюсь, когда встречаю их в коридоре - они очень красивые...
А дважды в неделю я смеюсь. Танцую тут с преподавателем, и он пытается вести меня на очо вбок с разными шагами. Широкие у меня получаются хорошо, а на коротких я возмутилась: - Такие ма-а-а-ленькие?! Это перетаптывание какое-то...
-Аня... когда вы говорите с такой интонацией, я слышу: "такой маленький?!" и как-то мне прям нехорошо становится...
-Перестаньте меня смешить, - сержусь. - Я вообще ничего не сделаю, если буду ржать.
А когда смеёшья, то почему-то это ничем не отличается от того, как ты смеялся в детстве - фыркаешь как невоспитанный ребёнок, плюющийся соком, сбрасывая двадцать лет так, как никогда. Даже в семь лет, наверное; ибо уже тогда печали было по горло, а после она затопила с головой, и над ней просто толща воды - то ли зелёной по слову Тарковского, то ли синей и печальной - как у Шагала.
Дети по-прежнему пишут, и я сперва пыталась вяло от них избавиться, а потом... перестала. В конце-концов, я прошла двадцатисемилетнюю школу одиночества, и я прекрасно знаю, о том, как важно получить какой-нибудь ответ - неважно, где и в чём... Трикси строчит больше всех, и я сперва думала:
- Так ни с кем и не подружился, мой мелкий подлизон... но потом как-то смирилась и что-то ей отвечаю.
Явление Бэтти (тот же клан рысаков-ягодок): мол, вы меня помните?
-Нет, знаешь, забыла, - хочется фыркнуть в ответ, но я беру себя в руки и отвечаю всем как по Библии - как бы я хотела, чтобы отвечали мне самой. Как и всегда. И даже не в этом дело. М.б., я просто не хочу, чтобы им было когда-нибудь так больно, как мне. Никогда. Вообще. Но им бывает точно также больно - и это неизбежно. И важно. Наверное...