На площади Труда (отродясь её никто так не называл, но после курсов гидов мы с Галей начали...) в темноте, среди конусообразных сугробов позавчерашней ночи, возлежат холмы волосатого верблюда, однорогий ветвистый олень, понурые лошадки и пони... и над моим любимым мостиком лилась сперва "непогода-непогода" из "Мэри Поппинс, до свидания", а потом - вообще "Битлов" дали для мамы - с "when I'm sixty four" - и мы подпевали в темноте, под яркими, уже почти мартовскими, звёздами в снежной пустоте (нет, верблюд, олень и прочие четвероногие всё-таки немножко рождественско-вертепные и нереальные).
Все робко думаем, что зимы уже и не будет. Перефразировать Пушкина: "зимы ждала-ждала природа, мороз был только в ноябре".
За всю зиму я мех надела только раз; а проходила в осеннем пальто (!), накинутом на кофту или одну рубашку (последние дни...). И многие в этом году перешли на лайт-версию в одежде, ибо ни минус тридцати толком, ни уж тем более чего-то более крепкого.
У меня какое-то подозрительное "белогвардейское" настроение в силу своего постепенного увядания (этак с начальной школы); м.б., всколыхнувшееся из-за мемуаров княгини Волконской (не Марии и не Зинаиды, а Софьи), которая приехала из Лондона обратно в Петроград, а после - в Москву, чтобы выручать мужа из тюрьмы; и её раздражение на тему того, что ей нужно делать, как работать, как злобятся те, кому она ставит прививки от холеры, а ослабленные голодом булочники (именно булочников обеспечивали вакциной, а взамен - те поставляли медикам каравай с каждой пекарни) плохо их переносят, ненавидят её, видя в тридцатилетней миловидной женщине воплощение власти и зла, она же - ненавидит всё новое, к чему её никогда не готовили; и хоть мне и не понять раздражение от чистки клозетов, но я бы чувствую то же самое, когда двадцать первый век требует от меня каких-то оперативных действий.
И чувство победы от того, что смогли, преодолели и вырвались, имея на руках умирающую бабку-княгиню, сменяется заключительным: "а потом было то-то и то-то, но тоска, тоска, какая тоска..."
