За десять лет она не изменилась.
Вот разве потемнели ее руки
да побелели волосы и джинсы.
Вчера мы опять на полпути к метро столкнулись
Она прошла, как будто не узнала,
И так же незаметно растворилась.
<...>
А помнишь — какие слухи смутные ходили,
что кинулась она тому три года,
и что ее признали лишь по феньке,
которую ей Арт дарил на свадьбу.
Да, точно. Как раз под летнее солнцестоянье.
Но мы вчера на полпути столкнулись,
она прошла, как будто не заметив,
и так же незаметно растворилась...
Т.Ш.
Встретила сегодня Рональда, который перерос меня на две головы, разулыбалась ему в ответ, хотя детям-то вообще легче лёгкого - они в этом возрасте ещё сияют как медные тазы для варенья!..
А разулыбалась я, вспомнив далёкий февраль пятилетней давности, когда я машу рукой перед носом Рональда, отмахивая затакт песни, а тот хватает меня за запястье и восторженно округляет глаза:
-Что это?
-Мандарин, базилик, - отвечаю я по-английски; и закатное солнце вспыхивает в классе, проходя мимо окон, заглядывая в классы; и почему-то воспоминание переселяет меня в какие-то невероятные пространства, где учимся мы в невероятном классе, где доска висит не на месте, где солнце скользит по несуществующей ныне стене, где шла босая девушка, неся факел в розово-золотой тьме, а под ногами у неё проплывала стая рыб... девушку закрасили, потом там стояли стеллажи библиотеки, и было это при этих детях, а потом там снесли стену, которую поставили до этих детей, но примерно в годы их появления на свет, а солнце всё с таким же сдержанным любопытство обходит это здание посолонь, скользит по моему лицу; и если в детстве я отворачивалась и морщилась, ибо сидела, то теперь только автоматически отступаю или перехожу на другое место, и в этом воспоминании на мне любимое приталенное зелёное платье весны десятого или одиннадцатого года, с юбкой-солнцем... и бабушкин медальон на шее, и полное сердце ожидания, больших ожиданий, - наклонился бы доверительно Диккенс.
Далее я встретила Птицу, которая шла по коридору учительской, и на миг мне показалось, что она сейчас в возрасте своей первоклассной сестры, а потом Птица разминулась со мной и полетела дальше, подпрыгивая на каждом шагу и распевая "аннаандреевнааннаандреевна", а я вошла в офис, где тихо смеялся директор, т.к. он прослушал эту песню, а теперь связал её с моим появлением - весьма стремительным и праздничным, ибо я пронеслась вихрем зелёной юбки, за которую держусь с упорством маньяка, ибо она напоминает мне несуществующее ныне платье-солнце; а вообще-то я залетела за стопкой бумаги, ибо четвёртый её, конечно, не жрёт, но тайком мастерит самолётики, которые не взлетают из-под парт, как в классе Рональда, но почему-то группируются на аэродромах-партах, похожие на голубей эпохи конструктивизма, похожие на остаточные явления, памяти, эпохи... а солнце всё ходит вокруг школы по кругу, заглядывая в каждый класс, и всё это похоже на сверкающую золотистую карусель.
-А я всё тоскую по колоскам в третьем классе, - сообщила я женщине, расписывающей стены.
-Можно повторить в принципе.
Не стала говорить: - Не надо. Будет уже не то... или так - женщину с рыбами под ногами мне уже ничто не заменит, но это неважно. Женщина с факелом и стаями рыб живёт во мне, бултыхаясь на лимонадном дне, где солнце, Птица в вышитой рубашке, просыпающаяся на полатях в садике, где Рональд рыдает в коридоре, набив шишку, а я прикладываяю к ней серебристый колокольчик, и всё это иногда, в течение обычного рабочего дня, поднимается с моего дня газировкой пузырьков, и я почти лопаюсь от восторга: что всё это удаётся сохранить и пронести сквозь годы, не расплескав ни капли. А всё плохое уходит, стирается, даже осадка не оставляя... только сухие и острые факты, которые в памяти лежат архивными выписками и отчётами, но в эти пыльные ящики вполне можно не заглядывать.