О Шалимаре Инис'яль с пушистой голубой кисточкой. У меня есть ещё половина флакона этой персикового цвета воды... возможно, что ещё того цвета сиропа, что сливают с варенья из свежих лепестков роз. Такое варят в Греции. То, что продают здесь - наполовину пережжёный сахар. Ничего общего.
Спроси меня: ассоциации с флаконом? - фужер. павлин. флёрдорандж (просто складно звучит!).
А назови правду - так и скажу, что аромат этот всегда бьёт меня твёрдым и дымным поленом по затылку, и я прямо чувствую, как тлеют мои волосы, а сознание плыёт и туманится морковным пирогом. Отличным морковным пирогом, политым карамельным сиропом, как давешний ледяной кофе в бумажном высоком стакане.
Половину Шалимара я излила на походы в театр, поливку зимних (меховых) вещей в шкафу и... прошалимаривание чемоданов перед поездкой. Вечерами мне иногда хочется получить эту порцию дров по затылку и в сумоку... Хочется чувствовать на себе запах прохладной паутинки шёлковистой шали, скользнувший в руку, шали какой? - взятой из дома, именно побрызагнной этим самым "инисьялем". Даже без отсылок к Водяновой. Кстати, я очень люблю эту рекламу с её обнажённым силуэтом. Особено на тридцатиградусном морозе и всюду в какие-то далёкие и счастливые времена моей юности.
Словом, церковь у меня всегда уходит во внешнее, как у неофитов-антропософов всё уходит в любовние куклами-свечами-игрушками-мобилями без понимания того, что за всем этим стоит, а главное, куда ведёт... ну так и у меня с православием, которое даже красивее католичества в каких-то своих проявлениях. Хотя всюду всё зависит от дизайна церкви, подозреваю. Сбрызни всё избыточной сусальностью - я и в другие конфессии побегу, сломя голову. Но если и там переборщат с блеском, то несусь дальше или обратно, но главное, что во всю прыть и бестолковую опрометь.
Сегодня опять были "слёзы благодарности" в рамках проекта "спасибо, что привезли нас сюда!" - это про Казанский кафедральный.
Одна девушка из Казани даже шла рядом и говорила: - Так приятно!.. Так приятно! - в любом городе чувствую себя, как дома. Приезжаю, а тут - свой Казанский!..
Как же здесь, у вас, красиво!..
Недоверчиво глянула и тайком осмотрелась в саду: точно ни не подсыпают окрест ничего? - в цветы, например?
Мне по сердцу суровый и лаконичный Знаменский, где не иконы по стенам, не визайнтиские плоские лики, а настоящие - полнокровные, объёмные, с розовыми или бледными щеками (одутловатыми или запавшими!) с тёмным полумесяцами под глазами, горбатыми носами, карими и жгучими (Ольга!... Вениамин!..) глазами на прохладе тускло-голубых стен... мне по душе пыльная бронза многосвечной лампы, свисающая грозью впереди тусло-золотого иконостаса; а ещё чёрная икона с двеннадцатью апостолами, от которых только сияние золотых нимбов, а самих - не видно ни зги. И золотой пыльный саркофаг в сиянии (тусклом, неразличимом в свете дня!) лампад. Тех самых. Блоковских. И чёрный омут икон. Чёрный... нет, реально! - ничего не видно на тех иконах днём, только свой слабый силуэт, но видно золото цепочки и красное стекло лампады. И если вглядываться, то уже плохо понимаешь: где кончаешься ты, где начинается потрескавшийся, лоснящийся плёнкой, холст, а между вами - леденцовое стёклышко с пляшущим красным огоньком. Хотелось написать "недобрым", но не поймут, относительно того, что пишу вообще-то про церковь. И сгорбленные и бесшумные монахини, скользящие по полу из келий и обратно. И в огород, и в некрополь, и в сад... и одна - лёгкая, нестарая, с накинутым покрывалом, а не в скуфейке; монахиня не ходит, а вполне себе ещё летает. С тысяча шестьсот восемьдесят второго, поди. Во всяком случае не бегает, а именно стремительно перемещается, овевая холодом чёрных покрывал...
Надо ли говорить, что эта несовременная суровость мне хоть как-то ближе, роднее, понятнее?
Впрочем, сегодня, вроде, уловила что-то своё, в реставрированной Казанской, среди современных икон и полукруглой стеной, где детские рисунки и окно, и пыльного солнца лучи падают на затоптанный малахитовый пол. А сама плечом оперлась на каменно-гранитную стену, изрезанную цветами и острыми листьями (возле иконы "Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья". И холодный мрамор цвета лосося холодил меня через чёрную летнюю шаль... Впереди взгляда же - семьдесят тонн кофейно-красного гранита из Индии, воплощённых в иконостас, сделанный... китайцами.
Надо всем этим - головокружительный потолок купола. Снаружи купол ярче небес; цвета пронзительной воды в бассейне - в каком-нибудь отеле! - под открытым небом. Полукруглый потолок плыл в слабых клубах ладана, и только мой глаз-алмаз видел в этих клубах традицонного золотого голубка. Но сильней люблю я два соседних полукружья куполов - восьмигранных барабанов? - тех, где росписи чёрно-белые, скупые, почти сепия? уголь? сангина-ангина, оседающая на дно глаз, сверху, с потолка? - словом, суровая литография. Да. Иисус в лодке и вообще какие-то полуморские, суровые темы. И никакой позолоты. Выходишь - зыбкое марево, дрожащее над предместьем, уныло обвислые усы проводов, вагонки-времянки-жестянки, гомон китайскоязычной, чуть косоглазой, толпы; вкрапления смятых славянски неиинтересных лиц в ней, унылая пыль переулков, серые домишки...
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла!
<...>
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
Н.С. Гумилёв