на снег смотрела из окна
и думала ну наконец то
мне можно никого не ждать
© dingo
...ибо приятнее всего кататься просто так - без цели. Но для этого мне нужна компания... ну, и дальше всё же нужно обозначить хоть какую-то призрачную цель - зайти в церковь, где мама никогда не была. Сейчас там пускают только в нижний храм - то есть в полуподвал с полукруглыми белыми сводами и толстыми стенами. Пол выложен плиткой, брошено несколько ковров и... люди очень громко шуршат целлофановыми бахилами. Зачем? Лучше бы скатали эти ковры, а необозримые пространства вполне можно было бы мыть раз в день и не мучиться... ну, в чужой монастырь со своим... кстати, это действительно бывший мужской монастырь, но все дома вокруг либо зияют пустыми окнами, либо в них давно происходит что-то другое. Впрочем, розовый пряничный дом рядом (из труб идёт дым, пахнущий, как и всё предместье, берёзовыми дровами) занимает школа, и это правильно.
Под сводами темно, только кое-где горят лампадки. Потом какой-то негустой и отнюдь не басистый голос попа запел начало службы, мы с мамой боком вышли и поднялись наверх. И только запах воска - в детстве, как в школе, остался на пальцах. И - шух-шух - шуршание бахил по узким-узким белокаменным коридорам, придающих ощущение то ли бассейна, то ли бани то ли больницы... короче, снижающих патетику начала великопостных дней и бунинских реминисценций. Иван Алексеич вообще всегда за каждым столбом мерещится в дни, когда зима на излёте. Силы, признаюсь, тоже...
Иконы тут темны, нежны и хороши. Иконы не для туристов - как те, отпринтованные, в Казанском ярком соборе. Здешние писаны в конце века, во граде Киеве (Татьяна Толстая бы написала "расчехляю гусли"), привезены сюда, когда местный архитектор Кудельский возвёл подходящий древнерусский храм. В 22-ом году, как положено, храм закрыли, но здание уцелело, и это здорово, т.к. в этих окраинных и глухих местах красивых зданий не слишком много. Каменных - тем паче. И уцелела аллейка графичных старых лиственниц.
В предместье, конечно, у меня есть любимый дом, тут я вовсе не оригинальна - его любят все, кто бывал здесь, его запечатлела моя любимая художница Вероника Лобарева, когда писала этот дом. Над ним (позади его) - теряющийся в зимней дымке Казанский.
Ещё Рабочее пахнет рельсами, ржавчиной, гниющим и обугленным деревом, помоями, выгребными ямами, почему-то тухлой рыбой, талым и вкусным снегом, собачьей шерстью и февралём, перевалившим за середину, речной водой, свежим снежком.
И жуткие, "монструозные", ржавые "шпалы" фонарей на бетонных грубых "чушках", и всё как тогда - в детстве. Всё точно так же. Да и сто лет назад всё так было, но не было жалкой попытки "принарядиться" ярким сайдингом, бахромой рекламных объявлений...
Вчера в музее дети спрашивали у директора: - Она... настоящая?
(он рассказывал про куклу, которая приехала в эшелоне и видела бомбежки - кто-то из детей в теплушке вез...)
Я отвернулась, чтобы скрыть улыбку, а директор серьезно ответил: - Настоящая.
Зато, когда им завели патефон, то в хрипах, всхрапах и всхлипах один мальчик узнал что-то, оживился и запел: - Эх, доро-о-оги...
- Знакомая песня? - улыбнулся директор.
Надеюсь, что мне с помощью телефона (фотоаппарат уехал с папой смотреть Будапешт!) удалось передать ту Левитанскую весну. Такую раннюю, когда она ещё зима, но мы-то знаем... знаем, знаем:




сейчас будет откровенно юношеская романтика нашего Рабочего:



с этого ракурса типично русский храм (в значении "дали психу разгуляться малярной кистью" как писал Адриан Моул) даже мил! - на фоне грязи, трухи деревянных домишек, сажи, копоти и зимы:

у мамы был (и есть) немецкий календарь 87-го года, где были деревянные домики такие... пронзительно синие. И они означали январь и декабрь...

надо бы его достать с верхней полки шкафа и повесить.


Обратите внимание, какой бутылочный цвет стекла!..








