И почему-то вспоминается "Живи и помни" Распутина, где Настёна, несмотря на весь ужас её положения, на бесконечное вранье, на которое она обречена, на мужа-дезертира, который прячется в лесах, на отсутствие права на радость... вдруг отчаянно начинает радоваться и праздновать, - как в последний раз. А на деле - в последний раз в своей жизни. И тот безумный и долгий день в деревне Атамановка - с криками, со стрельбой, с поцелуями, объятиями, танцами, песнями, которые переходят в обиды, плач, т.к. многим некого ждать уже с фронта, обид, обид, выпивки, опять радости, опять слёз и песен... как будто по другую сторону - день в лесу, где дезертир Андрей, голодный, злой и одинокий, находит корову с телёнком, радуется, что удаётся увести подальше от деревни, но не удаётся избавиться от коровы... удаётся неумело зарубить этого телёнка, тащить на себе и... опять пытаться избавиться от ревущей коровы, а глазах которой, кроме ужаса, застыло что-то недоброе...
Если включить в себе предмет "лит.анализ", то всё, конечно, просто и понятно - он не телёнка зарубил, а будущего своего ребёнка, и всю причитающуюся мзду от Бога ли, от провидения, получил... но если не включать, то в ушах звенит лесная тишина, редкий щебет птиц, мучительный и страшный рёв коровы, бухающее в ушах сердце... и страх. Дикий страх, смешанный с обидой, т.к. эти там празднуют, а ему приходится пробираться и унижаться.
И до сих пор помню и кожей ощущаю этот резкий контраст. Хотя у Настёны всё намного страшнее и тяжелее, т.к. выхода нет - и своего не выдашь, и обещала, и не бросишь никогда, и своим друзьям не признаешься. Только не потому, что партизан, а потому что свои. Всюду свои. Только чужие. Потому что ведут себя, как... обычные люди. И то нарастающее напряжение, которое сопровождает Анну Каренину на станцию в тот жаркий звенящий день... и здесь. Только в условиях более диких и страшных. И вот это отчаянное желание попраздновать и пожить, хотя, как будто не имеет права, т.к. ничем не заслужила, а под сердцем ещё и предательски растёт живот, который каким-то образом нужно объяснить, оболгав себя, но не выдав мужа-дезертира... и резкий, как ухнувшее сердце, конец. И ни слова о судьбе Андрея, т.к. она почему-то мгновенно перестаёт иметь какое-либо значение...
Вчера ночью были дым и гарь, - как в Москве 2010-го года, летом, когда горели торфяники. Но я знала, что утром что-нибудь случится, потому что День Победы всегда происходит, и погода часто позволяет провести хотя бы его часть... потому что либо ветер переменится, либо дождь пойдёт, либо снег. Так и вышло. Утром пила кофе, жевала кашу и смотрела без удивления на подсыхающий после снега и дождя асфальт. Открыла окна, пережив душную ночь... но погода сумела удивить. Стоило выйти на Бессмертный полк во двор - дождь пошёл стеной. Просто июльский ливень. Поэтому в колонне я оперировала зонтом - умудрялась. Разумеется, народу было меньше на несколько десятков тысяч, но зато и шли очень широко и свободно.
Повезло таким, как я. Тем, кто живут в районе танка и 1-ой Советской - они, как и я, реально сгоняли и переоделись/взяли зонты/шапки. Мне надо-то - взбежать в горку, когда в церкви начнут звонить "отправку", вся колонна двинется в 10:30 к танку и вниз - мимо усадьбы Сукачёва. Но под оцепление я нынче подлезла с зонтом деликатно - на перекрёстке - возле церкви Ксении Петербуржской. Слушала вокруг разговоры - кто успели сбегать и переодеться? Сочувствовали нашим предкам, т.к. им там приходилось не один год, а сбегать было некуда. И тем ребятам, которые на сквере будут танцевать вальс Победы (там многие девочки надели вязаные кофты, ну, а у молодых (и не слишком) людей были белые рубашки, и смотреть на них было холодно... кстати, в этом году девушкам, у которых не было партнёра, приставили кадетов, - и это было красиво. Такие подробности я уже дома смотрела по телевизору. В тепле. И барабанщиц - их, конечно, все и всегда ждут.
Днём мы намёрзлись на Амурском кладбище, а салют смотрели уже дома - там ведь делают прямую трансляцию, снимая его с колокольни Спасской церкви, где я в 14-ом году училась в школе звонарей. Там идеально удобная площадка для съёмки салюта на Ангаре...
Забавно, что в этот день я живу в другом городе... так редко, кого-то встречу из нашего района, из маминых подруг и одноклассниц... ощущение, что я вообще не знаю никого, из этих тысяч людей, но мне всё нравится. Только раз сегодня кто-то сказал рядом - "Мисс Энни!" - встретила девочку из 3-го класса.
-Ты одна?
-Нет, я с прадедушкой.
-Я не об этом, - смутилась я, зашарив глазами в толпе, но, конечно, оказалось, что мама и брат идут где-то неподалёку и машут. Впрочем, дети-то снуют по колонне как челноки - то на самокатах, то парами, то долго идёшь с какой-то парочкой, которые взялись за руки и трогательно поют "Катюшу", а сама думаешь - ну, в конце площади там есть платформа, где их потом родители могут разобрать. При желании.
И встретила свою первую учительницу, которая вышла под руку со своей старенькой и слабой мамой, которая обижалась, не хотела идти под руку, учительница волновалась и держала её сзади за капюшон - как ребёнка.
В районе Триумфальной арки я поняла, что в моих полусапожках уже по ведёрку воды, - надо что-то с этим делать... хотя дождь кончился, даже пару раз выглянуло солнце, но силы на обратный бросок мне тоже нужны. А ноги так славно чавкают, нос тоже начинает хлюпать, а ещё у меня есть возможность сделать то, что я давно хотела: пройти колонну наоборот - чтобы видеть людей и портреты. Сказано - сделано.
Очень интересный опыт! - всех видишь, движешься сбоку людской реки, летишь стремительно, подпеваешь разным песням - зависит от того, где бежишь, а потом видишь, как следом идёт отряд девушек-полицейских, которые дают отбой, а следом - армия дворников в оранжевых жилетах, которые торопливо сматывают в клубки пластиковую ленту ограждений, задним ходом едет по дороге полицейская машина, разгоняя редких прохожих, а уже через пять минут один за другим начинают загораться светофоры, снимаются заграждения, отъезжают КамАЗы, которые перекрывали перпендикулярные улицы. Вспоминаешь Ниццу, Мюнстер, - осознаёшь, что это всё как-то не зря, т.к. хоть в колонну никто на грузовике сегодня не въедет, вообще радуешься тому, что сегодня, после всего, можно как-то особенно спокойно гулять по кладбищу, т.к. там всё вычищено, всюду конфетки, гвоздики, а потом углубляться туда, где старые памятники именно 40-ых и 50-ых, а там всех детей называют Лидочками, Шуриками, Валечками, Костиками... и так это всё душит и берёт за горло... как тот самый "праздник, который тихо берёт за горло и шепчет празднуй!".
Нашли, впрочем, и дым, которого без огня не бывает. Прошли по тропинке - думали, что горит помойка, о нет. Костёр, а у него бомжи спят на холодной земле. Ладно, никаких вопросов!
Хлюпающие сапоги мне на обратном пути мне уже не мешали, т.к. я вспоминала одну барышню в колонне. Какую? Со светлыми косичками, выбивающимися из капюшона куртки. В белых колготках, в белом пышном платье, в белых лаковых туфлях с ремешками и бантиками. Она красиво и легко шла под холодным дождём и держала в руках большую охапку алых гвоздик. Барышне было года четыре, м.б. лет пять. Иногда она оглядывалась на отца, тот кивал и делал несколько шагов из колонны вместе с ней, а потом девочка быстро подбегала к бабушкам, которые сидели на скамейках или опирались на руку молодых родственников. Гвоздик в её руках становилось всё меньше, туфли и колготки явно чавкали не хуже, чем у меня, но она так легко и грациозно шла на своих каблучках, что я тоже как-то подравнивалась и старалась соответствовать.