И о немолодой паре из Новой Зеландии, которые случайно познакомились на ее занятиях, а теперь у них трое детей, и они зовут ее в гости, но Н.В., конечно, смотрит только в Англию, где родился ее внук. И благодаря занятиям с Н.В., туда переправились человек двадцать.
А она любит Улицкую, а я люблю Толстую. И ей кажется, что первая более лирична, тогда как у Толстой слишком много цинизма (а я подозреваю, что за него и люблю сейчас, но это проходяще, к счастью), и мы обе думаем, что от Славниковой нужно выздоравливать, как от затяжной болезни.
И я всегда вспоминаю историю о том, что я полюбила только "Медею", потому что читала ее в квартире Элизабет в Цюрихе, сидя на полу по-турецки, а пол и стены "качались" от теней клена, который заглядывал в окно, а во дворе была часовня, и каждую четверть часа звонил колокол. У меня был книжный трехмесячный голод (я перечитала все, что нашла в Бригиттином доме и не смогла только Есенина...), и Улицкая нужна была даже с ужасным "Ц'юрихом" (о, да! - символично получилось:).
Нэнси такая же царственная, как А.А., только не такая грузная и беспомощная. Зато когда она велит запоминать день ее рождения, то всегда говорит: "я родилась в день взятия Бастилии", почти, как у Ахматовой:
"В один год с Крейцеровой сонатой" Толстого, Эйфелевой башней и, кажется, Элиотом. В это лето Париж праздновал столетие падения Бастилии".
И самое лучше, что с ней мы никогда не чувствуем разлуки: насколько и куда бы бы она не уезжала, мы все время о ней говорим и помним. А когда встречаемся, то лишь отмечаем как мы изменились внешне (потому что внутренне как-то удавалось поддерживать связь): "Девочки! Да вы все такие же рыжие!", а "вы все такая же черная, но с благородной сединой!"
И это уже совсем другая жизнь и другие разговоры (о своем), чем та зимняя и фантастическая, когда мы собирались труппой. Тогда это было под тепло-желтым абажуром над столом в старой, огромной квартире, которая выходила окнами на черный парк. И там я одним локтем чувствовала Марину, скрытую темнотой, любовалась Н.В., которая читала вслух газету с подборками детских писем, слушала, как И.Б. барабанит пальцами по столу, видела, как Вовка прячет нос в чашку, и как Надя кутается напротив в свой неизменный полосатый шарф.
Помню, что во дворе был пункт приема стеклотары, и там собирались местные алкаши, и мы вечерами старались проскочить двор побыстрее, а на каждой лестничной площадке стоял ларь для картошки (огромный ящик с навесным замком), и я шутила, что в каждом спрятано по трупу.
На улице было много деревянных домов, и в каждом жили кошки. Помню, что я всех рыжих носила на руках или на плечах, как мех, и Надя говорила, что у меня волосы смешиваются с кошачьим мехом и непонятно, кто мохнатее (а я вспоминала, что это строчка из "Томасины" - про Мэри Руа).
Подозреваю, что ангелы ее послали мне исключительно «за вредность» (она появилась, когда кончилась школа, а с ней полоса каждодневных чудес).
И если сложить все чудеса, связанные с Нэнси, то в сумме получится столько, сколько многим выпадает на целую жизнь, а не пять лет.
