Болела все эти дни. Установила своеобразный рекорд: шестнадцать часов подряд бегала только в двух направлениях и преуспевала больше там, где «излюблю тебя из уст моих».
Теперь я могу находиться в вертикальном положении, но лучше все-таки сидя и не злоупотреблять.

Вот опять август, и я опять с грелками-компрессами из «шарф гарбе», и с почти полным равнодушием к окружающему миру (хотя там – за окнами, по-моему, красиво – золотисто).

Перечитывала переписку Чехова (избранную) и злилась (беспомощно): куда, скажите на милость, подевали «Кукурузу моей души» и остальные перлы к «собаке Ольке» и Линтваревой?! Обидно.

Кинулась читать Гавальду второй раз (это моя программная установка: перечитывать книги - как минимум – дважды, иначе не отложится в памяти). Отчего-то раздражает обилие слэнга в речи ее тридцатилетних (в среднем) героев.
Подозреваю, что этому существуют два объяснения. Первое: «это душевная старость, девушка!» Второе: острое пищевое отравление.

У бедного Фрая меня раздражало кол-во алкоголя, выпиваемое многострадальным Максом и его двойником. Но тут уж я готова полностью сложить оружие и списать все на пункт 2. Да и нельзя судить о предмете, о котором так мало знаешь.
Впрочем, еще почему-то постоянно попадался на глаза оборот "дурное дело нехитрое", и я начала его считать (на середине книги я сбилась и успокоилась).

В забытьи я "нагулялась" (это, конечно, сильно сказано) по Баденвайлеру (не зря ж я Чехова-то читала - прошлое лето всплыло из подсознания). И, по-моему, кругами вокруг памятника Чайке, устремленной ввысь, напротив гостиницы, где он умер (не памятник, разумеется, а Чехов).
С удовольствием вспоминала бассейн с подкрашенной водой, башенку с часами, орущих детей и степенных пенсионеров-курортников. Помню, что тогда Марина носила меня на руках, а ее русалочьи волосы плавали по синей поверхности воды. Она тогда очень смеялась: «Ну, где у меня еще выпадет такая возможность?»
Мне тогда было очень неловко, и я не знала, куда смотреть (не так уж много меня на руках носили (если не по болезни).

В липком забытьи было еще «странней»: тучи собирались черно-фиолетовые, но обещали только сухую трескучую грозу (т.е. ясно, что дождю не быть).
Впрочем, местные метеобоги сжалились как-то и отрегулировали погоду: дышать легче, даже хочется есть сухари и запивать их бульоном из большой чашки.
Про себя сейчас могу сказать, что много у меня осталось только глаз, с каким-то экстатическим блеском. А маму в аэропорт поедет провожать даже не Камилла Фок, а нечто более маленькое и жалкое.