Птенцов рожает клёст"
Ю.М.
И такой удивительный день, когда нет ни физических, ни душевных болей, а просыпаешься, завтракаешь (это важно!), натягиваешь легкомысленные сапожки, купленные в обувь-сити, в незимней и давней Москве, скользишь в них легко и непринужденно (это не валенки с колокольчиками, мисс!), но неоднократно оскальзываешься на гранитных и блестящих тротуарах, которые припорошило снегом - скользишь на пятке и тихонько охаешь - это придаёт ускорения и придаёт нотку опасности.
В магазинах все сходят с ума по-своему, а ты покупаешь подарки, и они отчего-то не безумно дороги, но бесценны, а себе - да, о себе-то тоже надо позаботиться! - стеклянную пузатую банку с нарисованными оранжевыми апельсиновыми. Шоколадная свечка пахнет шоколадом, а оранжевая - оранжевым. И ангелы на салфетках, оживают, как птичка-оригами из "Сезона орфографии", взмахивают крыльями, вздрагивают лицами и превращаются на моих глазах в ангелов литовской художницы Сегуты (похоже на японскую симауту).
Потом ты спохватываешься, что становишься неловкой, потому что все кругом ниже, но встречаешь Филибера и успокаиваешься - это же просто чуть-чуть каблуки, а не то, что вы подумали! - ни капельки не мания величия.
Люди все какие-то добрые и неземные - за руку держат, в глаза смотрят и проникновенно разговаривают.
Учителя в просторных эвритмических платьях движутся, как звёзды, и впервые за пятнадцать лет мне кажется, что в спектакле главное это, а не другое - т.е. не сюжет...
Но ослик трогательный, лопоухий, в сером длинном свитере, а поют нежно и из детства, родными голосами:
В пещере ослик кушает овёс,
В яслях
лежит
Христос...
Осленок мордой тянется к нему,
Звезда глядит во тьму...
И встреченная добрая тётенька на родной лестнице, которая протирает запотевшие от мороза очки, улыбается и говорит: "с прошедшим и... наступающим!"
И Майя в белоснежном шарфе, который ей когда-то подарила моя мама, а ей - учительница пения на семинаре. Она была американка, ее звали Сьюзан, и она много смеялась: "отчего эта печальная русская женщина так мало улыбается?" - Сьюзан повязала маме с себя шарф и сказала: "улыбайтесь чаще!" - а потом мама подарила его Майе для этих целей.
Возле какого-то высоченного отеля в псевдояпонском стиле, я лихо проезжаю мимо по льду и вижу заснеженные... туи! - представляете, туи? - если вы живёте на западе, то ничего не поймёте и не оцените, боюсь, но местные-то должны просто прыгать от восторга - они не вымерзли еще! - хотя... доживём до весны и поглядим.
А потом меня подхватывают лёгкость и стремительность и несут по улицам быстро-быстро, у меня словно нет ног, как будто я абсолютно здорова, как будто всё позади, всё легко и празднично, будто "нет ни печали, ни зла, ни гордости, ни обиды", а есть слепящий и кружащий снег на шарфе, ресницах, карнизах, тротуарах, людях, - всюду!
А потом скользишь ночью от бабушки тёмными дворами, в глубинах которых слабо мерцают мишурой ёлки, светится иней на деревьях, скрипят полозья, мерцают заиндевелые цепочки от качелей, никого нет, ни людей, ни зверей, ни мусора постновогоднего, традиционного и неизменного, а есть покой, воля и зима.
На этот снег, на снежный цвет,
На свежий дух зимы -
Я выберусь на этот свет
Из безымянной тьмы.
Мои любимые! Привет!
Как долго были мы
В разлуке! Миллиарды лет!..
Так дайте мне взаймы
Стакан крутого кипятка
И сахару кусок, -
Ведь я простужена слегка
От гробовых досок -
Там дождь стучится с потолка,
Там ни сухого уголка,
Ни тлеющего уголька,
Ни шерстяных носок...
Но знали б вы, как там темно
И как светло у вас!
Я так люблю глядеть в окно,
Прищуря левый глаз!
Я так люблю смотреть кино,
Разглядывать речное дно!
Как много было мне дано
От бога ... в прошлый раз!
Но я и в этот раз, клянусь,
Исхитила из тьмы
Не только жалобы и гнусь
Бесплодной кутерьмы.
Еще таких я струн коснусь,
Таких заветных гнезд,
Где на морозе, в брызгах слез
Птенцов рожает клест.