Свитер для мамы я связать не успела, получился только рукав, да и тот кривой, Дейдра потом пристроила его под связку чеснока в кладовке, зашив нижний конец и привязав петельку.
Этот свитер я, похоже, не довяжу и до конца рукава, да и дарить его некому. Останавливаться, однако, нельзя - на меня разозлится норна Верданди, она не любит брошенного вязанья, а ещё больше не любит запутанного.
Книгу я тоже писать не умею, но вот начала - и нельзя останавливаться. На меня тогда разозлится норна Урд, она не любит запутанного прошлого, а ещё больше не любит забытого".
"Каменные клёны"
Там много написано про чай из бузины, который очищает кровь и успокаивает сердце - мы пили его каждый четверг; но потом я заполучила кухню и стала небрежно относиться к чайному ритуалу - я просто выходила в огород, рвала мяту, разводила огонь, брала кувшин и шла в сарай, где был родник. Кувшин надо было поставить на досточку, а самой уйти и хлопотать дальше. Если я возвращалась минут через десять - вода переливалась через край серебряным языком, а свет, льющийся с чердака, оттенял черноту в углу сарая и серебро воды.
И ещё я сегодня вспоминала на кухне маме вслух: как я покупала ступку у старухи-крестьянки. Её было странно встретить на ярмарке в городе, потому что она была из тех фермеров, которые редко спускаются с гор. У неё была коричневая грубая одежда, серые волосы, грубые руки. На прилавке перед ней стояла всякая утварь - это были какие-то бытовые несложные предметы, но... все они были засыпаны песком. Обычным морским, прибрежным таким, песком... перочинные ножики, заскорузлые от песка, не открывались, кофемолка не крутилась, а жестяные коробки плотно сомкнули свои пасти устрицами.
Найдя чёрную от старости ступку (искала в подарок маме), указала на неё и обратилась по-немецки.
-Францёзиш! - угрюмо потребовала старуха.
-Энглиш, - с мрачным юмором буркнула я.
Кое-как сговорились на местном наречии и жестах. Отойдя от прилавка и одумавшись, закружилась опять ярмарочной суетой, тихо фигея от суммы, заплаченной за почерневшую ступку с пестиком. Но на фоне всего, чем торгуют на подобных ярмарках, она единственная была абсолютно настоящей, как магический артефакт из той самой страны, откуда была эта старуха бретонского вида (настолько я могу верить книгам).
Ещё воспоминание, когда вижу в соседнем рынке, банку с трёхцветным итальянским флагом: томатная паста, которую я грела на плите для детей Розмари. Сама я её не любила (помесь лечо с горлодёром - бр-р-р!), но сразу в памяти: утро, посуда, которую Розмари бросила, остывший кофейник на плите, скрипнувшая стеклянная дверь, брызнувшие из-под ног котята, вымершая деревня: все ушли на работы в поле, в лес и в город.
И ещё я думала, что никогда в жизни бы не оставила посуду невымытой, а кровать незастеленной. Уходя из дому, всегда учитываю случайность и возможность невозвращения. И это ни в коем случае не особенность менталитета, а только собственного мировосприятия. Напевая, чистила кофейник, мыла тарелки, составляла мокрыми стопками на дощатый стол, вытирала, убирала в шкаф и думала: "У Розмари с мировосприятием всё полегче".
Поначалу я заканчивала раньше, а после стала приходить на два часа позже, но не суть важно. Если я выходила на крыльцо, то позади оставалась кухня, продуваемая ветерком из окон, за которыми была улица, по которой ехали машины, которые проезжали деревню навылет, а передо мной лежали поля, за ними - железная дорога, а за нею ещё река.
Стоя на крыльце, прислонившись виском к косяку, я видела верёвку старинного колокольчика с медным завитком, брусчатку во дворе, фонтан, в котором плавала игрушечная яхта с алым и выцветшим парусом; сараи, беседку, огород и поле... тогда я стояла и понимала, что на многие километры в этом мире нет никого, кроме меня, кроме детей в деревенской школе, стариков в сонных домах, а ещё что сейчас можно пойти в сарай и подняться по винтовой лестнице на чердак и походить среди нагромождений старой и полуразрушенной мебели и утвари.
Иногда я уходила в гостиную, садилась за пианино и подбирала песенки из "Амели" одним пальцем, когда становилась невозможно тихо. Там не было часов, которые тикали, не было сотовых телефонов, не было таких страшных вещей, как телевизор. Ещё я крутилась на табуретке; а иногда звонил телефон, и если он был настойчив, я снимала трубку и обречённо вздыхала.
В то время, когда я шла на станцию мимо дома Розмари, то невольно всегда удивлялась, что кто-угодно может зайти, но... никто не зайдёт.
-кот Хитричег (так в самом деле писала Криста-Мария, и очень меня смешила:)
- и в качестве бонуса для заглянувших под кат:последние две фотографии швейцарской эпохи. Очень люблю этого человека, идущего в туман - и конь при нём.