Аделаида Андреевна, дорогая... вот вы такая сидите напротив, но, боже-боже, как далеки мы друг от друга... потому что я просто негритянка, поющая спиричуэлз. Толстая и cмешная. Как Вупи Голдберг (и неважно, что я белая, молодая, избалованная - это же только внешне, мы с вами это понимаем).

Зачем мы сидим здесь? - чтобы говорить? - но нет, говорите вы... до суда и дела, конечно. А на нет - и суда нет. Билета я не знаю, но выслушайте меня, ради Бога.
Вы каждый день забрасываете ответами тех, кто не слышит, и это почти разговор с Богом - вы обращаетесь к тем, кто вас не слушает, но если бы знали, что слышу я - могли бы ко мне... правда! - и я бы всё простила - мы бы с вами даже поплакали, потому что я никогда не плакала ни у кого на плече - с самого детства, но м.б. это было бы нам обеим полезно? даже необходимо...

А я сегодня шла, знаете, и часто падала - ветер сбивал с ног, а ещё снег - и лёд не было видно... один раз очень больно ударилась, когда упала между двух краснокирпичных стен, выбирая мысленно языковые средства для описания вихрей, срывающихся с карнизов... а потом машина ехала, я быстро поднялась и пошла, но потом боль схватила и держала - я даже плакать не хотела, а просто стояла и вслух какую-то ерунду говорила, заговаривала, применяла какие-то лингво...психо... патические? логические техники, что ли?

И я бы рассказала вам свою историю любви... а билет... билет я не знаю, нет...

Да я даже смотреть туда не хочу, если честно - там, наверное, опять попалась мифологизация пространства там-то или унификации того-то и того-то.

... меня тоже мальчики никогда не любили. И я тоже умная. Была. И всё тщетно, правда... и наряды эти, и поездки, и выпады... но вы приходите домой, а там... холодно, неубрано и скучно, наверное... вы на работе, кошка голодная... аллергия? - понимаю, у меня тоже на что-то аллергия, но я так объята экзистенциальным и бытовым ужасом, что забываю сходить провериться...
И студенты эти... да, понимаю, тупо часы. Нужны часы, часы... всем нам нужны часы; а вы доблестно и честно делаете своё дело - вы им "вычитываете" - вы молодец, потому что горло болит, голоса нет, а они всё равно не слушают - смотрят в свои телефоны, иногда пишут машинально, ещё бы семечки сюда притащили... хотя... многие из буфета еду приносят; ужасно, правда?
я тоже была в шоке, когда в обычно школе увидела - прямо надкусывают свои корзиночки, как та ликующая злобная Шмакова в "Чучело", а потом бросают... прямо на лестнице бросают... или на подоконнике. Помните? подковка с посыпкой за шесть копеек, кольцо заварное... и булочки за восемнадцать - пир души! Помните, Аделаида Андреевна?
И эти... едят на последних партах - пролетарии, что взять? - и всех на пароходы посадили, всех отправили, отослали, в лагерях и тюрьмах сгноили, душили-душили цвет интеллигенции, белой акации гроздь, белая кость, беличья кисть, шуба норковая, цепочка золотая, боа страусиное... ах, нет! - это пошлые жёны зубоврачей и адвокатов, - как Анна Андреевна говорила; их мы в расчёт не берём.
Ваши родители-то кем были? - инженеры? физики? лирики?... а бабушки-дедушки? - что? крестьяне, говорите? дедушка на заводе сорок лет! - и четыре класса образования? - а вы-то как сюда попали?
Ах, ликбез, рабфак, потом дети, которым, конечно, надо было... поехали целину поднимать, но тут остались, да? - а потом сказали: чтобы наша дочка? - да ни в жисть. Мама обменяла колготки на французские духи, договорилась с тётей, а у той связи такие... нет-нет, я не осуждаю, ни в коем случае - все так. Время, обстоятельства образа действия... да, понимаю.
Мои дети вообще свято уверены, что нас, учителей, родители заставляли, а иначе бы мы не учились и - следственно - не работали.
Теперь вы здесь... и всё большевики-сволочи! - пасли бы мы с вами сейчас овечек на склоне холма, правда, Аделаида Андреевна? - вот жизнь была бы! - или лучше так: вы бы пасли, а я бы сидела в комнатах и на клавесинах играла. И звали бы меня Клара. Вас - Клава. И вся в белом (я, конечно)... шучу! мы обе бы пасли, не обижайтесь, душенька; вы же сестра моя, душа моя, тщета и кровь моя, но только никогда не захотите ей быть.

А про мальчиков... вы-то, может, замужем были... а я даже не была. Но у меня-то всё впереди... но можно ведь спуститься этажом ниже? - там есть чудесный профессор, который просто вылитый мистер Доррит из Чарльза Диккенса. Мы бы говорили и говорили, а потом он бы понял, что спорить с вами невозможно, взял вашу руку и нежно-нежно поцеловал... нет, конечно, это нехорошо - во-первых, надо спускаться на этаж ниже, во-вторых, он мужчина - что-то подумают? - женат... и он, может, вообще не профессор... а, скажем, доцент. Или истопник. Да, топит печи в нашей гимназии... ох, у нас же нет больше печей - я забыла. Он просто охранник. Бодигайдер. Ведь лучше, чем вахтёр, да? - там как-то просторечно... извините. Это я так грубо пошутила, потому что схожу с ума в стенах нашего монастыря - веры нет; нет, я знаю, что нужно верить в рациональное, но я хочу молиться, поститься и причащаться с мальчиками встречаться... знаете, в общеобразовательной школе на литературе всегда требуют знание канвы библейских текстов, но даже я понимала, что это смешно - ведь их в школе не изучают...
Но меня любят мальчики от года и до десяти лет... т.е. мне даже легче, чем вам. Но вы все очень любите своих студентов, которых курируете как-то, курощаете, патрулируете, защищаете, презентуете... то есть, выше нос, Аделаида Андреевна! - вы не одиноки.
И у меня, признаться, есть любимчики. Их можно вычислить по тому, что с ними я холодна и требовательна.
Вы говорите, что там, снаружи, страшно? книг не читают, со всех рекламных щитов одна гламурная идеология... но зато свобода слова, свобода выбора, мы же говорили об этом на лекциях, и жизнь мимо, мимо, но зачем же мы тут сидим? - давайте выйдем и будем... будем пускаться в "дионисийские плясы", пока "жасминовые тирсы наших менад не примахались быстро"! - прямо на сквере товарища Кострова перед городской мэрией и домом с углём на сквере со спиленным пнём, - нет? - вы говорите, что это невозможно?
Если говорить о мифологизации пространства - то у нас тут всё хорошо: костёл, костёр, воссибуголь, хлебзавод, надземный переход, бюст в снегу, хруст в ноге, ледяной городок, горка, ёлка, гимназия наша, хотель Анебель; всё честь-честью! - одно здание гимназии - Гос-у, другое - Пед-у. Вот и не было беды - лютеранскую кирху снесли - хотель Анабель возвели, храм взорвали, но извинили - модель храма восстановили, думу построили, звездный трамплин разрушили, институт иностранных языков с колоннами белым светлым столпом...
я всё детство мимо ходила - там внутри был стеклянный коридор, фикусы и Ленин с мальчиком... где тот Ленин? где тот мальчик? - у моём букваре был такой рассказ. А у вас? - у вас, Аделаида Андреевна, просто не могло его не быть!
И букварь формата А4, где Красная площадь, пионеры и портрет Ленина на титульном листе... помните? я в детстве почему-то говорила "буква-арь" - до четырёх лет была свято убеждена, что есть такая буква. Неведомая.

И если нам нельзя там... нехорошо, неудобно, неприлично там, то есть, в плясы... значит, что всё, о чём вы нам тут... ложь?
- нельзя так буквально? - я примитивна? я ещё девочка, но... только пока я девочка, вы можете меня учить; а вдруг, я потом никогда к вам не приду?! - а сейчас предлагаю выйти из этих стен вместе - я бы показала вам что-то такое, чего вы, возможно, никогда не увидите. Неужели вы не будете скучать по моей покорно склонённой голове и гордому профилю, повёрнутому к окну? я буду скучать по этому окну - я люблю это розовое, голубое, белёсо-полосатое небо, я люблю башни нашего города, ветки, бьющие в окна, весенний февральский ветер, который врывается в январе и пахнет летней сессией, которую мы сдаём зимой, а зимнюю... да, зимние мы всегда сдавали в сентябре, когда мне хочется петь песню про осенний поцелуй, хотя мне тоже не с кем особо... и хочется кататься в красных трамваях, читать легкомысленные книжки, носить сборчатые юбки и совсем не учиться...

И потом вам расскажут, прочитают лекции, про то, что мы потеряли, когда получили кока-колу и свободу слова, но вы уже умрёте... вы всё-таки старше, поэтому я не буду вас добивать, я даже научилась вас любить, потому что мы все женщины, мы все заперты здесь на много часов, и все обречены, в сущности... а человек ведь должен кого-то любить! - и я полюбила и вас, и Марию Фёдоровну, и Александру Ивановну... правда, последнюю, больше, потому что она мне ближе. Нет, не подумайте, это не фамильярность, но она... мы обе, кажется, понимаем, что если ты только посредник, только последник, только этот... поскрёбыш? подкидыш? - видите, волнуюсь, сбиваюсь... подданный литературы, только и можешь, что вычленить метафору, приготовить и красиво подать эпифору, подчеркнуть в этом месте аллитерацию, то... неизменно находишься ниже, чем тот, кто предоставил, так сказать, материал. И поэтому не вправе как-то... категорично, да.
Вы простите меня, ради Бога... я вообще не должна была начинать этот разговор. У вас за очками глаза наполняются слезами, и мне хочется дотянуться пальцем и вытереть... но я не смею. Но уже то, что вы плачете - делает вас живой. Вы ведь нечасто так с народом, да? - нет, я конечно, не народ - я роза не красная, роза не белая, роза не чёрная, но юная... или чёрная? - потому что "часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо" - почему все всегда перевирают этот эпиграф? - разучили бы в оригинале, что ли? - там проще, наверное...
чёрт с ним.
Но я твёрдо знаю, что нет ни добра, ни зла, а есть только мы, которые сидим в классе, в больнице, в коридоре, на регистрации, на таможне, на сеновале, на речке, на краю постели, на кромке забора, на луне, на дереве, на опушке леса, на пирсе мола, на крючке, на острие, и я хочу, чтобы мы просто говорили обо всём, о чём тогда не успели, чтобы мы хоть немного друг друга... любили - ведь я ничего другого не умею. Простите меня, Аделаида Андреевна.
И теперь, когда мы сидим тут; все танцуют на улицах города, там взрываются салюты, цветут яблони, прошло полгода, звонок прозвенел, все ушли, а мы по-прежнему сидим в пустой аудитории, и вы впервые слушаете меня...