Два дня я отсудила у работы и болезни, чтобы съездить в Засолье Убийское и прогулять утро с Лучшим Другом, а сама тайно надеялась, что я отдохну и пронесёт - не заболею.
Остров был пуст, и туда почти не долетал запах гари, зато иногда пахло водой и почти морем, но без ноты соли... и чайки носились с яростными криками, и песок казался нестерпимо-жёлтым на фоне воды. Конский остров частично был выжжен, но узкая полоса камней и жёлтой травы у берега укрыла нас от рыбаков и редких бродяг. Мы долго и молча сидели на берегу, а потом решили возвращаться, топая по железной дороге. Я даже сняла ботинки и походила по ржавым рельсам - они уже не были холодными. Шпалы тоже нагрелись на солнце, и над ними порхали редкие бабочки, вызывая азарт, присущий Набокову - только это "наобортный", "писательский" азарт, когда хочется не поймать, усыпить и приколоть, а просто и ненасильственно запечатлеть.
Дорога в Засолье Убийское была жаркой и душной - туда и обратно. Кругом горела трава, и жёлто-чёрные поля, которые проносились мимо, были просто предвестием болезни и внутреннего жара, засухи и вечной жажды.
Представьте себе километры сухой травы за окном в плотно закупоренной маршрутке, трещины и ухабы асфальты, пыль занавесок, жар изнурённых и потных тел, и огромную женщину, притиснувшую меня к окну и занавеске так, что я в какой-то момент стала опасаться за свои плечо и эту бедную тазобедренную кость, на которую все норовят что-нибудь взгромоздить (в своё время я удачно сажала на неё какого-нибудь тяжёлого ребёнка - кажется, только для этого эта кость там и нужна).
И всё прокляла, кажется, пока ехала - от своего чёрного пальто до чёрной двойной юбки и чёрной же гари за окном. Приехав домой, прошла к столу, положила руки на клавиатуру и... обнаружила, что руки собрали всю чёрную пыль со стола - намело за день в открытую форточку.
Этот тонкий слой земли и сажи, покрывающий в апреле все поверхности, этот ветер, бросающий эту мелкую взвесь в лицо, швыряющий сор в глаза, саднящий в горле и закручивающий водоворот юбки вокруг ног, - способны отравить весь апрель, который у Шекспира "цветущий, бурный, всё оживил он веянием своим; в ночи звезда тяжёлая Сатурна смеялась и плясала вместе с ним...".
И я даже согласна признать, что сам по себе апрель, возможно, прекрасный месяц, но не в этих широтах и не при этом раскладе.
Каким-то задумчивым образом забрела в параллельный двор, проходя квартал насквозь и сокращая путь, спохватилась, что не узнаю мест, но потом сообразила, что типовая застройка тем и опасна - не отличаешь один двор от другого. Панельные одинаковые домики своим белым цветом напоминают этакие белые хутора в малороссийском стиле и даже чахлые деревца и всё, что вокруг - одобрил бы Гоголь (дался ей этот Гоголь!).
Так к середине дня ты с отвращением ощущаешь пыль на своих руках и лице, лезешь в сумку за влажными салфетками, пытаясь потом куда-то пристроить этот влажно-пахнущий ком, в растерянности разыскивая урну. Так, морщясь, облизываешь губы, заходя в первый подвернувшийся грязноватый киоск, чтобы купить какой-нибудь чай или сок, но тут главное не купить ничего неизвестного, чтобы не вылить потом под какую-нибудь бездарную смоковницу на сквере Кирова с тревогой: а не умрёт ли дерево после такого полива?..
И даже относительная близость к "широкой сибирской реке" не спасает. Казалось бы - спустись вниз по своей улице и вот - пожалуйста. Но присутствие реки ощущается лишь в какие-то тихие летние ночи с открытым окном, когда по воде долетают объявления отправлений поездов с вокзала, что на другой стороне, когда звук летит над поверхностью воды, не смущаясь отсутствием света.
Недавно я шла на одну улицу выше - мимо разрушенной башни и своей русской школы. Встретила одну из своих учителей. И она меня узнала, и мы разговаривали, но меня всегда не покидает это потустороннее чувство: как бледнеют наши жизни от невнятной попытки пересказать их в двух словах.
И дело не в количестве смененных работ, покинутых мест, встреченных или потерянных людей, а в смене внутренних состояний.
Каждую весну жизнь меняет полностью цвет, свет, фактуру, вкус, звучание и какую-то неуловимую общую тональность. И диву даёшься - неужели это тоже самое тело (ведь даже оно обновило свой клеточный состав на сколько-то процентов) носит тебя по тем же самым улицам, которые в свою очередь тоже меняются и ускользают.
Так мой любимый остов и остров деревянных домов, рассыпанных вокруг школы становится всё меньше, и та навязчивая мысль о том, что это крошатся именно мои скелет и позвоночник, тревожно пульсирует и заполняет собой сны: сегодня ночью меня укусила змея на набережной, где росли деревья, трава и туда ходил трамвай, но это был тот "пригородно-загородный трамвай" из книг, а не из реальной жизни. А в предыдущем сне я покупала фрукты в первом этаже гостиницы "Метрополь", где познакомилась с двумя мальчиками, похожих на моих второклассников. И я дала им два яблока из пакета, понимая, что не донесу ни до дома, ни до следующего сна - пакеты тонкие - лопнут, а я накупила, понимая, что завтра приду - а и нет там никакой фруктовой лавки.
И я не уверена, что жить на руинах старой жизни ещё как-то можно, а на новую нет ни сил, ни желаний, - вот и поддаёшься молчанию и сургучной тяжести, которая запечатывает на замок не только рот, но и каждый текст. Чем старше становишься - тем реже и осторожнее пишешь, и даже про детей пишешь уже не 25% как раньше, а едва ли пять... да и то только с целью выразить невыразимое и хоть как-то описать собственные настроения.
Из безопасного остаются: природа (но я её не вижу в городе и никогда не хотела славы Тургенева) и город, но и тот ускользает от меня, подменяясь другим, упрощённым и устремлённым - как каким-то конкретным целям и ожиданиям.
Но в моём бесцельном существовании без времени и каких-то особых ожиданий с трудом уживаются пластиковые окна, стеклянные быстрорастущие офисы и полнейшее отсутствие тайны.
С Лучшим Другом мы встречались на перекрёстке 4-ых кладбищ, закатанных в асфальт и плитку, где стоит моя больничка, которой я всякий раз делаю ручкой - дескать, я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл... а потом неожиданно ей призналась: я ведь уже тринадцать лет не выхожу из дома без мысли о том, что когда-нибудь могу не вернуться. Ведь живут же так герои сериалов вроде "Каменской": что с работы можно не вернуться, и, наверное, за все эти годы мысль такая воспитывает не слабее русской литературы.
И чего, например, требовать от детей? - и слава богу, что они не застилают по утрам свои кровати из разумной предосторожности - вдруг я сегодня сюда больше не приду?..
-А чё ты к врачу не сходишь? - ты же полгода не была.
-Влом, - честно и грустно призналась.
Ибо сидеть четыре-пять часов в одной очереди за бумажкой, чтобы попасть в другую такую очередь - нет уж... "я от бабушки ушёл, я до дедушки ушёл..." - и перед глазами разворачивается заманчивая перспектива улиц, развилок и развязок дорог, откуда когда-нибудь можно будет не вернуться...