В этом небе замерзают слезы.
А под небом не доходят письма
А доходят- так с пометой 'поздно'
(Д.А.)
...тут был семинар, и тут я не была около десяти лет. Место дуэли посмотреть не успела (да, и так бывает...); а если ещё круче - поленилась перейти дорогу к сфинксам на Университетской набережной, а потом - бац! - прочитала, что им три с половиной тыщи лет. А я к ним всегда относилась как к дизайнерским сфинксам на Египетском мосту 50-ых годов. Вот, как бывает... Глядя на статую Петра с ключами, спросила: - А этот тут при чём? Елена Владимировна вежливо прояснила ситуацию: - В честь него назвали Питер.
-А я думала, что в честь Петра I.
Да. Столько нам открытий чудных...
Люди там совсем другие, и первое время я нервничала от их разговоров. В автобусе из аэропорта привязался какой-то дедушка: - Вы посмотрите на неё! - обратился он ко всему автобусу. - Прилетела из заграниц, и в лице у неё ностальгия по Питеру. Отвыкла от нашей серости... ну ничего. Пройдёт дня два, пообвыкнетесь, будете как огурчик. Привыкли там к солнцу... а мы тут мёрзли.
Весь автобус кивал и соглашался, я ёрзала и беспокойно смотрела в окно. Потом решила прояснить ситуацию, когда дед начал размышлять дальше:
-Нет, она на тридцать девятом едет. Стало быть внутренние линии... может, пересела в Москве?.. и не рада встрече с родным городом?
Всем пассажирам стало легче, стало веселей, когда я объяснилась, и они успокоились, что я вернулась с севера, где холодно. О том, что у нас там солнечно, тактично умолчала, чтобы не огорчать никого.
За эту неделю мне перепало... тадам! - три часа солнца, и я слегка загрустила. Более весёлых фотографий получилось пара десятков - снимала в эти самые три часа, а в остальное время думала о тщете жизни вообще.
Мама мне как-то предложила сюжетец: - Устроиться библиотекарем в санатории Горячинск, чтобы через год повеситься под скрип сосен.
Так вот - в этом дивном месте, где какая-нибудь сухая костлявая рука поправляет полуистлевшую сторку в окне, когда ты, ничтоже сумняшеся, идёшь по чужому двору, и только каблуки твои стучат по брусчатке - поводов тихо и быстро расстаться с жизнью, куда больше. Не спорьте.
Духовное обновление же посетило меня в этом грязном странном Пулково, который выглядит иллюстрацией к каким-нибудь "Чародеям", и ты вовсю себя ощущаешь "гостьей из будущего":
эта скрипучая лента транспортёра, на которую я шагнула и почему-то замерла (и не решилась идти дальше, т.к. всё скрипело, периодически останавливалось... два старика с ключами и с рацией проводили меня, помахали ручкой, а я, крепко прижимая курточку к груди и рюкзачок - к спине, поехала по серому железному коридору, тускло подсвеченному лампами дневного света, и ехала так в полном одиночестве неизвестное количество лет.
Потом доехала до колонные, которую обнимают (как две змеи обвивают кубок) две лестницы. Поднялась по одной и очутилась в круглой башне, похожей на летающую тарелку. Там были двери, железные стулья, ни одного туалета, и я поняла, что так выглядит старинный накопитель.
В центре этого круглого зала стоял автомат. Он светился, и было в нём что-то сакральное. Подошла и... впервые в жизни возжелала получить у него еды и питья. Стрясла себе пакет (нет, не чипсов! а жаренного картофеля с той же картинкой, которая была в 91 году прошлого тысячелетия), стаканчик латтэ по какой-то разумной цене, молча взяла палочку, чтобы размешать и ушла ждать самолёта, поедая жаренную картошку в мундире, посыпая себя крупинками соли.
Потом подошли другие люди, и магия места рассыпалась. Но люди были тихие, молчаливые... они поднимались, подходили к аппарату, поклонялись ему, доставая из короба внизу какой-нибудь батончик для утоления острейшего голода и шли сидеть на холодных железных стульях, ожидая прихода местной мессии в светящемся жилете.
Это было единственное место, где за неделю я почувствовала холод, пожалела, что убрала два свитера в чемодан, и даже застегнулась, т.к. по заднице ощутимо дуло космическим холодом.
Потом всё было обыденно, скучно. Все сели в самолёт, который низведён там до состояния автобуса, поели-попили, через час прилетели, и в окно я увидела посадочные огни родного дома, икеевскую тёплую подсветку, ощутила библиотечную тишь Шереметьево, выйдя в те ворота, в которые прилетела из Иркутска, из которых вылетела из Москвы, из которых, спустя сутки, влетела в Иркутск.
В этот раз мне опять не везло на писателей, поэтому я летела с Ростроповичем, Циолковским, Рублёвым и Серовым. Сухой джет мне не перепал, зато из Иркутска я летала с милой парой пожилых физиков из Ангарска, с которыми мы сидели и сравнивали скорость разных самолётов авиапарка, пока весь салон беспробудно пил и спал.
На семинаре было хорошо, и мы разбили только одну фарфоровую тарелку, которую профессор запускал в кого-нибудь из игроков, и которую надо было поймать. Я была коровой со сломанным рогом, но свою тарелку поймала, пусть для этого мне пришлось бухнуться на пузо плашмя и проехаться по скользкому паркету. Английский для младших классов всегда радует возможностью быть собой.
Ещё профессор сказал, что у меня славненький английский, и я шустрая (опять же тарелки ловлю на лету), и только мы с ним закончили вальдорфскую школу, правда, он - в 59 году. А я порадовалась, что наконец-то (впервые в жизни, кажется) побывала в среде, где говорят на английском (правда, в основном немцы, но я уже поняла, что обречена на них с детства, и с ними надо смириться как с родным языком, который, м.б., тоже не так благозвучен и приятен, если рассудить здраво).
К детям я всё же благоразумно возьму небьющуюся тарелку.
И всё бы хорошо, если бы не конец каникул...
Зато зима пришла, и это, надеюсь, примирит меня со всем: не только с Пушкиным убитым, и серым холодом Невы, где листьев золото - увы! - всё совершенно облетело, и сфинксом с бородой отбитой, с мостом темнеющим, горбатым, и тьмой, накрывшей вечный город, и холодом, пришедшим в этот, пускай не вечный, и не львиный, но тоже странный и старинный, в котором как-то надо жить, и даже попытаться петь
- или хотя бы говорить...
- и роза Октября...
- а это я одна ночевала в пустом семинаре, где сам собой скрипел паркет, и я ходила со связкой ключей, гремя ковшиком и тазиком, тихо кляня холодую воду, пахнущую ржавчиной и кровью.
- и ещё я видела уцелевшее золото клёнов...
- в последние дни остались только каштаны. И то хлеб.