"Свой тайный смысл доверят мне предметы..." (с)

- это я вознамерилась прикупить прозрачный шарик, наполненный золотистым дождиком и золотую бабочку с прозрачным кристаллом-подвеской, но продавец ушла на обед, и этот обед был явно дольше пятнадцати минут. Пятнадцать минут я бодро потопталась на тридцатиградусном морозе, но потом решила, что тогда я не смогу два с половиной часа гулять в поисках: а) нового лифчика, б) новых духов (тадам!). В результате я прикупила ещё горячий хлеб с анисом и кориандром, который быстро застыл на морозе до твёрдости камня; в общем, кажется, я способна любить мазохистские прогулки не меньше, чем какие-то душевные терзанья. Видимо, ими я заменяю оные в последние годы, когда мне уже не хочется швырять часы с каминной полки в море (см. дневник Марии Башкирцевой). Какой скучной становится наша жизнь, как только стрелки заходят на третий десяток лет!..

Ещё нелёгкая занесла меня в Харлампиевскую церковь, в которой я не была ни разу после реставрации (до - я и не могла в ней быть, т.к. она стояла благообразно разрушенная - без шуток, т.к. видна была история; теперь же "история" попахивает турецким новоделом - это я о блестящей плитке, которая украшает любой торговый центр и любую ванную более обеспеченных соотечественников).

В церкви на меня снизошла такая благодать, что я опоздала на семинар. А и ладно - всё равно там математика... (не спрашивайте, зачем мне математика - я пока сама неспособна ответить на этот вопрос - на него я восемнадцать лет не могу ответить - видимо, она учит меня вежливости - хоть мало-мальской).

Правда, я как-то не подрасчитала со службой - т.к. в церкви, куда ходила моя бабушка (когда-то) служба начиналась в семь, а тут - почему-то - в шесть. Было это так - тётеньки красиво запели, вышел священник, походил-помахал, зашёл. И так - из каждой дверки.
-Театр напоминает, - как-то сказал Филибер про свою церковь в Ново-но. - У нас ещё распечатки лежат - когда креститься, а когда кланяться...

Мне же ощутимо не хватило такой распечатки на входе. Потому что в церкви в тот момент были только сумасшедший дяденька и блаженная девушка. Поэтому я замерла столбиком сурриката, пока священник деловито обмахивал меня кадилом, а я не понимала ни слова.
-Чувствуешь себя сектантом, - вспомнила я слова Филибера. Но не сообразила - это он говорил о том, что это от того, что ни бельмеса ни смыслишь, или потому что они тут все должны быть посвящённые?..

В другой день я опоздала на минутку, т.к. покупала у красивой женщины, торгующей чулками-колготками-носками-шарфами и прочими прелестными вещами (на тридцатиградусном морозе) всяческие шерстяные вещи по сто писят рублей. Женщина восточного типа выглядит как Тина Канделаки (только красивее), а руки у неё уже не красные, а какие-то сине-чёрные. Сама я лишь выпростала руку из перчатки, дабы пощупать полосатые колготки из овечьего пуха, а потом испуганно сунула руку в рот - т.к. в остывшей (мгновенно) перчатке она превратилась в смертельный обрубок, оставшийся после того, как зима полоснула по ней джедаевским световым мечом).
-Господи, прости меня! - смиренно подумала я, деловито запихивая носки, колготки и гольфы с оленями в рюкзачок, - Но кажется, я по-настоящему люблю зиму! - даже жалость к людям, кошкам и собакам (а также птицам, замерзающим на лету) не может пересилить любовь к этой белоснежной и безжалостной в своей неумолимости смерти. Либо отрезви меня, либо заставь полюбить лето, когда все благоденствуют - возможно, лишь тогда я обрету покой и мудрость.
Последние, впрочем, я обрету навряд ли. В ближайшие годы, видимо, мне это не светит - я всегда либо киплю недовольством и жаждой свершений, либо совершенно отчаиваюсь и погружаюсь в безутешную печаль. И только на на безвоздушном и бездушном холоде да при ярком солнце мир становится краше.