намазал девицу горчицей,
лизнул и сказал:
и зачем я лизал?
она ни на что не годится!
Тёткин почерк, похожий на стаю обезумевших муравьёв, подделать невозможно. Эту записку я нашёл после похорон, в жестянке с сушёными грибами. Я знал, откуда в доме взялись эти грибы, моя мать сама положила шуршащую гирлянду в тёткин чемодан перед тем, как проводить её в аэропорт. Это было зимой две тысячи первого, я тогда злился на Зою и провожать её не поехал, но видел краем глаза, как она собиралась: сидела на корточках перед кожаной сумкой, будто перед большой собакой и разговаривала вслух.
-Ну что, поедем домой? - бормотала она, осторожно застёгивая молнию. - Поедем, пора нам ехать. Нас дома ждут. Ещё как ждут. Давай, закрывайся скорей.
У неё была любовь со всем, что не из стекла или металла - ещё со всем, что молчит! - она разговаривала с яблоками (ну что же ты подгнило, как не стыдно), флаконом шампуня (милый, не вздумай упасть), с ковром, забитым собачьей шерстью (отдай же, отдай, фу!). Не могу об этом думать, стыд разъедает меня, словно известь. И не думать тоже не могу.
<...>
Мне нужно таблетки запить, - сказала она, - а тут всего вдоволь, даже шампанское "Брют", только воды нет, прямо шумерский рай какой-то...
-Почему шумерский? - я набрал в чашку воды из-под крана. - Подожди, пусть согреется.
-Говорят, у них там не было ни старости, ни болезней, одни только боги, но даже богам не хватало пресной воды. Они изобрели равноденствие, но в раю не имели водопровода.
-Просто поразительно, сколько у тебя в голове всякой ненужной дребедени, - проворчал я, глядя, как она высыпает красные таблетки на ладонь.
-А вот и нужной. Если кто-то и представлял себе, как устроен весь этот улей и какие в нём отводки и рамочки, так это шумеры. - она поучительно подняла палец. - Начинающему историку следует это знать. Йезус Мария, какая же горечь, даже в горле застревает.
Зоя запрокинула голову, и я увидел её длинно смуглое горло, по которому трудно продвигались четыре капсулы - мне казалось, я вижу их под кожей, будто божьих коровок, ползущих по краю ладони, чтобы взлететь с еле слышным треском, выставив слюдяные подкрылки.
Просто удивительно, Хани, я собираю эту женщину из бумажных обрывков, красных пилюль, клочьев тумана, голубых фаянсовых осколков и яблочных огрызков, но чем мельче эти ускользающие части, пойманные в дождевой яме памяти, тем явственней и ярче проступают её лицо и тело. Тело Зои, лицо Зои, слова Зои, письма Зои - видела бы ты, с каким удовольствием я нажимаю это зудящее, страстно чешущееся "з" на клавиатуре, зззззз, золотые, зелёные, злые, зззззз, зеро комариного укуса на золотистом предплечье, ззззз, золотая оса на залитой мёдом столешнице, зависть, завитки, зола, занзибар, заратуштра.
И ещё - Зеппо, которого я ненавижу.
Другие барабаны, Лена Элтанг