Жизнь проходит. Война проходит. Любовь проходит.
В Нью-Йорке вишни цветут, над Питером бродит гроза.
Но все, что осталось от нас (в том числе и от нас с тобою)
огромная медленно гаснущая оранжевая полоса.

Д. Воденников

Каждое 31-го июля, глядя на закат, я думаю, что лучшие моменты никогда не запечатлены на плёнку. И как самые любимые фотоснимки памяти у меня останутся закат на Ольхоне семилетней давности, когда на ярко-зелёном склоне лежала ярко-красная скатерть с ярко-зелёными яблоками на ней, а как напоминание - другим последним июльским днём - я как-то увидела на газоне несколько ярких апельсинов - видимо, вывалились из чьей-то сумки.
Ещё я люблю закат 31-го июля, когда я ходила на свидание на крышу. Мой поклонник хотел сделать мне эффектный сюрприз, и... вручил мне перед выходом из дома... грязный коврик для обуви. Я озадаченно взяла его в руки, стараясь не задевать белую блузку и вопросительно подняла бровь.
Поклонник достал из кармана ключ - это было не менее эффектно, чем у Калле Блумквиста, когда тот достал из кармана отмычку дяди Эйнара - и... открыл дверь, ведущую на чердак.
За дверью был ещё один лестничный пролёт, где было скупое освещение, поломанная мебель, кучи пыльных советских книг, рапиры для фехтования и поворот наверх, где нужно было, согнувшись в три погибли протиснуться под крышу, где пространство было занято коробами из досок, и коллекторами, какими-то бетонными сооружениями, но, извиваясь ужом, можно было вынырнуть в часть, где полы и перекрытия были посыпаны слюдой, а тусклый свет лился в слуховое окно, стёкла которого напоминали стеклянные дольки мандарина. Ставня была полуоторвана, что позволяло оказаться на ржавой обшарпанной крыше середины двадцатого века.
Цепляясь потными ладошками за каждую трубу, а подолом бисерной юбки за каждый гвоздь, я доползла до места, где полагалось любоваться закатом и села, вцепившись руками в кровлю. Там мои ноги подломились сами собой, тайно радуясь лишь тому, что хотя бы туфель на каблуках на них сегодня нет.
Мой поклонник обнаружил, что я боюсь высоты (а не только мёртвых птиц, как я всем сообщаю), а ещё сказал, что мне должно нравится это место, т.к. вид на церковные шпили. - О, просто в восторге, - вяло пробормотала я, пытаясь усидеть на покатой кровле, держась за неё подошвами туфель и мёртвой хваткой потных рук. Коврик положила на кирпичную трубу рядом. Потом принесла обратно вниз. Подозреваю, что вся эта эскапада (помимо юношеских стремлений к романтическим свиданиям) была ради выгула коврика, который ничего, кроме прихожей, не видел.

И мне кажется, что коврик, как и красная скатерть из ситца, купленного в сельском магазине посёлка Хужир, был неким художественным штрихом, который сделал этот день незабываемым. Пикник, кстати, был после отмечен ещё и фейерверком - самым красивым из всех, виденных мной - а после - долгим сидением на песке, в бухте, куда приплыл тёмный кораблик, где в полной тишине и лёгком плеске волн играл саксофонист... Подозреваю, что некоторые дни срежессированы кем-то свыше так профессионально, что трудно отличить действительность от кино, потому что в итоге получается, что вся жизнь могла уместиться в пару часов фильма о пикнике, фейерверке, музыке, воде, закате и коврике, который путешествовал и видел мир.